– Она его боится. И все равно делает глупости. Я реально иногда думаю: блин, ну ты тупая, что ли! Он заявился к полуночи, дверью шандарахнул, ботинки распинал, куртку ее с крючка сорвал и на пол швырнул. Ну, спрячься ты! Так нет, она ему под руку лезет: как день прошел, Коленька? Что-то ты припозднился!
Оля очень похоже передразнивает заискивающий мамин голос. У Димки перед глазами возникает толстая женщина, за улыбкой скрывающая страх. Она пытается съежиться, чтобы занимать как можно меньше пространства, но ее слишком много, она чересчур большая и сама это чувствует. Слонихе негде спрятаться в клетке.
– Мне кажется, он ее для этого и раскармливает, – говорит Оля, будто читая его мысли. – Чтобы куда ни врежь, попал бы в жену. Удобно!
Она нервно смеется и прикусывает соломинку.
– А еще он привычку новую взял – называть себя хозяином. Вроде как у него и земля, и деньги, и в доме он главный. Приходит такой и с порога: «Здорово, бабы, хозяин пришел!»
Оля замолкает, но Синекольский и без ее слов живо представляет, как сжимаются они обе, мать и дочь, и как отчетливо слышат в его браваде ухмылку рабовладельца. «Ваш хозяин».
– Пусть в милицию идет. – Димка отгоняет пчелу с ее руки. – Если все так, как ты говоришь… то все плохо, Оль.
Девочка вопросительно смотрит на него. Он очень редко называет ее по имени, почти никогда.
– Знаешь, в глубине души я уверена, что он ее, конечно, не убьет, – спохватывается она. – Он же не самоубийца! Но до больницы доведет, это точно.
– Слушай… – Синекольский кряхтит, но все-таки решается, – может, это и не худший вариант, а? В больнице побои снимут. Ментов вызовут. Его привлекут. Ну правда, вы там сидите, как в дупле… скрываетесь от всех. Смешно, честное слово. Все равно вся Русма знает.
– Его же не посадят!
– Его припугнут! Твой батя, может, только с вами такой герой. А на нары ему неохота.
– Всем неохота…
– Вот видишь.
Они молчат, греются под лучами солнца.
– Вызовешь и «скорую», и милицию. Или зайди в отделение да поговори.
– С ума сошел? – пугается Оля. – Вот тогда он нас точно прикончит.
– Не узнает!
– Как же, не узнает! Он с Челпановым пьет по субботам. Узнает, еще как.
Мысленно она прокручивает в голове идею, предложенную Синекольским. Дождаться, когда отец снова начнет рукоприкладствовать… Не вмешиваться. Телефон утащить в свою комнату и позвонить, как только он ее ударит.
Или нет, лучше, когда ударит два раза.
У Оли внутри что-то сжимается при мысли о том, что она сидит и хладнокровно высчитывает, сколько ударов должна вытерпеть ее мама, чтобы этого хватило для милиции.
– Думаешь, подействует с первого раза? – спрашивает она.
– Думаю, у тебя выбора нет. Ты же сама сказала: он разошелся. Ну и будет он буянить дальше, раз ему никто стоп-кран не дергает. Тебе мать не жалко?
Оля так смотрит на него, что Димка немедленно раскаивается в своем вопросе.
– Ладно, прости. Глупость ляпнул. Правда, извини!
Он срывает колосок и протягивает девочке. Оля сует его в рот. Примирение состоялось.
Теперь, когда они придумали такой простой и действенный план, на душе у нее становится легче.
– Пошли к Марине сходим, – предлагает Оля. – Теперь-то бабушка тебе не запрещает ее навещать.
3
Девочка собирается привести свой план в исполнение в ближайшие дни. Но с отцом снова происходит что-то странное. Всю неделю он возвращается молчаливый, погруженный в себя, и ему совершенно не до жены и дочери. Он как будто подслушал разговор Димки и Оли и теперь обдумывает, как избежать ловушки.
В Оле наперебой говорят два голоса, от которых порой она сходит с ума. Маленькая девочка ликует: он не трогает больше маму! он не обижает ее! он в самом деле испугался и присмирел! теперь все будет хорошо, нужно только время, чтобы он привык к самому себе, новому.
Хищный зверек шипит и яростно охаживает себя хвостом по бокам: здесь что-то не так! Посмотри – твоя мать ходит, втянув голову в плечи. Слышишь ее шаги? Нет? В том-то и дело. Она изо всех сил старается ступать бесшумно, хотя это очень непросто с ее весом. Она, кажется, так привыкла к ежедневным побоям, что временная передышка пугает ее. И правильно! Чем-то тревожным пахнет в воздухе, словно собирается буря, и когда она закончится, ты уже ничего не сможешь изменить. Не тяни, девочка! Замани его в ловушку!
Эта передышка – как оттянутая резинка рогатки. Чем дольше длится тишина, тем сильнее ударит выпущенный камень.
«Быстрее, быстрее! – нашептывает внутренний голос. – Не тяни, иначе он опередит тебя».
Но выполнить то, что она задумала, не так-то просто. Лишь со стороны может показаться, будто ее план примитивен до смешного: дождись, пока он начнет распускать руки, и вызови милицию и врачей.
Оля уже достаточно взрослая, чтобы понимать: из-за наставленных жене синяков отца не накажут. Он должен достаточно серьезно изувечить ее, чтобы нельзя было отмахнуться от этого факта.
Сломанная рука? Челюсть?
Оля берет в библиотеке атлас анатомии человека и по ночам, спрятавшись с фонариком под одеялом, изучает устройство маминого тела, как изучала бы часовой механизм. Какую деталь можно сломать, чтобы часы не встали, но всем было ясно, что нужен ремонт?
Ее внезапно начинает злить, что на матери столько жира.
Жир может помешать.
«Лучше всего, если он сломает ей ребра. Ребра легко заживают, не слишком сильно болят, но перелом будет виден на рентгене. Да, ребра – это идеально, – думает Оля. – И ведь он в самом деле часто бьет ее в корпус… Просто обычно удар приходится ниже».
Иногда она спохватывается, что делает что-то не то. Что не от нее зависит, как именно в очередной раз ее озверевший отец будет избивать маму. Но Оля отгоняет эти мысли. Как ни странно, есть нечто утешительное в тех жутковатых расчетах, которые она упорно производит ночь за ночью. Нижние ребра. Желательно два или три…
Хотя челюсть тоже нормально срастается.
В конце концов она заставляет себя подойти к делу с другой стороны. Димка, видящий ее в эти дни, поражается ее глубокой, почти безумной сосредоточенности. Оля не замечает, как похожи они становятся с отцом; ею полностью завладела бесчеловечная математика.
– Так больше нельзя, – говорит она однажды. – Мать должна его спровоцировать.
– Зачем?
– Иначе он ее не побьет.
– Да и слава богу!
Оля раздосадованно отмахивается. Синекольский не понимает, и ему не объяснишь: то, что происходит сейчас, – неправильно, это нарушение привычного образа жизни, а все нарушения ведут к худшему. Потому что они уже катятся с горки. Об этом еще баба Лена сказала. Разве она не должна прислушиваться к мнению старших?
