«Он придушит маму. Потом меня. И сбежит».
Вот чего он ждал весь вечер. Вот отчего он был тих и сдерживался поначалу – ему нужно было накопить достаточно ярости. Залиться по горлышко гнилой водой, чтобы потом утопить всех в крови.
Телефонный провод все глубже впивается в кожу. Оля с рычанием кидается на отца, сталкивает его с маминого тела, бьет без разбору, куда достанут кулаки. Первый его удар лишает ее дыхания. Второй выключает все звуки, кроме высокого звона в затылке. Девочка валится рядом с матерью, и словно через мутное стекло видит в его руке кривой осколок банки.
А затем рядом вырастает высокая фигура в черном.
Фигура протягивает руку, кладет отцу на плечо. Сквозь звон, набирающий силу, Оля слышит недовольный старческий голос:
– Колька! Что еще за свинство! Ну-ка хватит. Дуралей ты!
– Банку… вдребезги… – бормочет отец. – Просил ведь… Грибочки твои…
– Новых наберу. Давай, вставай, надо прибраться.
«Мы для них просто мусор, – думает Оля, уплывая куда-то под высокий тонкий звон. – Они сгребут нас в совок и выкинут». Фигуры отца и бабушки разрастаются до гигантских размеров: два людоеда глазеют на их останки, две горы взирают на белеющие у подножия кости. «Только не сейчас. Позже. Позже».
Звон в голове становится нестерпимым, как солнечный свет, и заливает все белым безмолвием.
2
Снег. Тусклое жемчужное сияние, бесконечная гладь, по которой одиноко бежит собака, похожая на волка.
Господи, как же холодно.
– Белый Клык! Подожди!
Оля зовет, но пес не оборачивается. Его лапы не проваливаются в снег; он далеко, но ей видно каждую шерстинку в его шкуре, все черные точки вокруг носа.
– Белый Клык!
Она пытается следовать за ним, но ноги тонут в ледяном рыхлом месиве. Из-под снега кто-то тянет Олю к себе: чьи-то крошечные злые пальцы держат ее за лодыжки, цепкие пальчики, не отдающие свое.
– Дай шоколад!
Оля вздрагивает и опускает взгляд. Там, внизу, Пудра: глупое лицо искажено гримасой злобы и нетерпения.
– Дай! Твой папа обещал мне!
– У меня нет! – плачет Оля.
– Хочу есть!
Девочка кричит, вырывается, ее трясет от холода и ужаса. Пес оборачивается, и хотя их разделяет большое расстояние, она отчетливо видит, что его глаза отсвечивают перламутром – как два осколка чашки, разбитой у Марины.
– Я не убивала тебя!
Она не знает, кому кричит это – Марине или Пудре.
– Ты убила нас!
Снег взвивается с земли, роем черных пчел застывает перед девочкой.
– Ты никому не сказала! – Гул рождается сразу в ее голове, гул, издаваемый тысячей разъяренных существ. – Ты не остановила его! ОТДАЙ НАМ ШОКОЛАД!
Резкий рывок утягивает девочку под снег. Пчелы, жужжа, следуют за ней, в белую нору. Снег забивает глаза и уши, нет, это не снег, это рассыпавшаяся пудра забивает горло, не дает дышать…
Господи, как же холодно!
– Олюшка, маленький мой, выпей…
На секунду она вываливается из бреда на кровать, где над ней склоняется мама, приподнимая ее голову и вливая в рот тошнотворную жидкость.
– Переверните девочку.
В комнате еще какие-то белые люди… Это снеговики из ее кошмара, они приведут с собой Маню.
– Мама…
– Что, котенька?
– Не надо их…
– Чш-ш-ш. Чуть-чуть потерпи. Потом спадет температура. Чуть-чуть, котенька.
– Женщина, на будущее: но-шпу сами будете добавлять… я вам тут все записала, что в каких пропорциях…
– Спасибо, доктор!
Укола девочка уже не чувствует.
Лед осколками разбитой банки впивается ей в босые ноги, пчелы кружат и сжимаются в плотный кокон, и Пудра все клянчит и клянчит свой шоколад.
3
Почти неделю Оля проводит в нескончаемом бреду. Температура спадает лишь к вечеру воскресенья, когда перепуганная мать решает, что все-таки придется везти девочку в больницу.
В понедельник Оля просыпается. В комнате светло и тихо. Мать спит рядом в кресле, уронив голову на грудь. Оля садится на постели и вглядывается в ее осунувшееся лицо. У матери землистый оттенок кожи и круги под глазами. Правая щека исчеркана красными порезами. На коленях лежит больничная утка.
Девочка встает на прохладный пол. Она легкая и пустая внутри, разве что ноги как будто забиты ватой.
Возле кресла на столике – чайник с теплой водой. Оля жадно пьет прямо из носика, пока в желудке не начинает булькать. И бесшумно выходит из комнаты.
Сначала – зайти в туалет. Не узнать себя в зеркале.
Потом пройтись по комнатам. Кухня, прихожая… Отца нигде нет.
Оля без стука толкает дверь, за которой живет бабушка.
– А, это ты, – без всякого удивления говорит Елена Васильевна, не поворачивая головы. – Скажи матери, чтобы принесла мне творог.
– Мама спит.
Олю не покидает ощущение ирреальности происходящего. Словно и дом, и комната, и монументальная бабушка вместе со стеной, от которой она не отрывает взгляда, – лишь иллюзия, возникшая по приказу Пудры из льда и снега. Оля поджимает босые пальцы и смотрит в пол. Он не разойдется под ней, нет, ни за что. Все это осталось во сне.
– На что ты там уставилась?
Бабушка повернулась к ней.
– Где он?
Оля не произносит «отец», но Елена Васильевна понимает, о ком идет речь.
– За продуктами ушел. От твоей матери мало проку.
Оля очень слаба. Собственная рука кажется ей невыносимо тяжелой. Но она думает, что если соберется с силами, то сможет ударить эту страшную старую женщину по мятой щеке.
– Дура, какая же непроходимая дура, – с укором говорит бабушка и откидывается на спинку кресла. – Подзуживала его, дразнила… Додразнилась.
– Заткнитесь!
Олин голос похож на писк комара.
– Безусловно, он превысил свои полномочия.
– Какие полномочия? Кто?
– Мне также не нравится использование телефона в несанкционированных целях. Да. С этим я не спорю. Каждому свое, я всегда придерживалась этой позиции.
При слове «телефон» Олю бросает в дрожь. Она вдруг понимает, что это за полномочия.
– Именно так. Аппарат был выдан под расписку. Но ведь инвентарь остался неповрежденным.
Голос Елены Викторовны стремительно обретает дикторскую четкость.
– Не нужно брать на себя невыполнимых функций, вот что я тебе скажу. – На Олю она больше не смотрит и обращается к кому угодно, только не к девочке. – Провокация приводит к наказанию. На. Ка. За. Ни. Ю. – Кулак ее обрушивается на подлокотник, словно вколачивая в него каждый слог. – Ею был подписан соответствующий договор за номером восемьдесят дробь сорок восемь, с приложением отпечатков пальцев и левой ступни, согласно которому она обязуется не вмешиваться, если подозревает нападение. Наказывай сына своего, изрек Господь, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его. Дочь кричит громче и противнее, возможно, это его останавливало. Но крик не повод! Нет, не повод!
