А мама, кстати, мне не поверила. Мы с ней вообще теперь друг другу не верим. Как враги, честное слово.
Я не знаю, что мне делать, Марин. То есть я знаю, что делать! Бегать по доске и ждать. Только мне все чаще кажется, что ничего я не дождусь. Умру от ненависти раньше, чем отец опять взбесится. Если гнилого мяса наесться, умрешь ведь, правда? Я теперь сама как гнилое мясо. Я сама себя съела.
Оля смолкает.
Какой смысл всё это вываливать… Если ей не помогла живая Марина, мертвая не поможет и подавно.
– Ты, Бумбарашка, большой балбес, – произносит над ухом знакомый хрипловатый голос.
Девочка цепенеет. Она опускает глаза и видит, что увядший лопух в ее руке едва различим, их обволокло туманом. Откуда-то доносится запах кофе и сигарет. И комары – комары перестали звенеть.
Что-то есть за ее спиной. По позвоночнику бежит дрожь, словно проводят кончиком птичьего пера.
– Это большое счастье, что ты его ненавидишь. Гораздо хуже было бы, если бы ты его любила. Слушай меня, Бумбарашка: держись за свою ненависть. Не верь, если будут говорить, что ненависть разрушает. Это любовь разрушает – любовь к чудовищу, которое давно сожрало трухлявого человека. Думаешь, это ненависть наденет на тебя цепь и повернет ключ в замке твоей клетки? Не позволяй себе искать в звере человека: его там нет. Не держись за ложную надежду, девочка моя, – держись только за свою ярость.
У меня не было сил на ненависть. У тебя есть.
Он научил тебя гневу, научил отвращению, научил злобной хитрости и притворству. Не позволяй его урокам пропасть зря. Ты плод его воспитания; ты искалеченное деревце, выросшее из посеянного им семечка. Твое увечье тебя спасет. Ты согнешься там, где другой сломается. А потом выпрямишься и хлестнешь его.
Скажи ему спасибо за то, что он сделал тебя такой.
А теперь беги, Бумбарашка. Не приходи сюда больше.
Скажи своему дружку-пошляку, что карточки, которые он утащил, может оставить себе. И пусть сегодня вечером подсыплет еще немного земли на ткань.
Становится тихо. Оля видит неотчетливую зыбкую тень рядом со своими перепачканными коленями. Непереносимо хочется обернуться. Но она откуда-то знает, что оборачиваться нельзя. То, что находится за спиной, существует лишь до тех пор, пока на него не взглянешь.
Тихий звук, похожий на усталый выдох, проносится над кладбищем. Лист лопуха в руке девочки вдруг насыщается цветом, словно его окунули в зеленую гуашь. Над ухом звенит комар.
Оля встает, машинально сует лист в карман. И, не отряхивая колен, идет в сторону Димкиного дома.
Синекольский просьбе не обрадовался. Он собирался вечером смотреть передачу вместе с бабкой – едва ли не единственное их совместное времяпровождение, поддерживавшее в нем иллюзию близости. Димка помогал Оле во всем. Он был посвящен в каждую деталь замысла. Но чем больше времени они проводили вместе, тем больше у него набиралось дел, которыми он занимался без нее. Как будто упрямо очерчивал круг, в который девочке не было доступа. Место, где нет Оли и ее отца.
Оля молча соглашалась.
Однажды ей пришло в голову, что Синекольский приходит на ферму Бурцева не из-за нее, а из-за голубя.
Она, наверное, и сегодня уступила бы. Димка ныл, что бабка рассердится и что на ферме и без него все в порядке, зачем что-то менять… земля эта еще… что придумала! Но услышав про землю, девочка вздрогнула и почти бездумно сказала: «Кстати, карточки Маринины можешь оставить себе».
Синекольский побледнел. «Какие карточки?» – спросил он тонким голосом. «Я без понятия, – сказала Оля. – Это тебе Марина передала».
Димка сделал шаг назад и отчетливо стукнул зубами.
«Что?» – спросила Оля.
«Ага. Карточки. Хорошо».
Три слова дались ему с трудом.
«А ферма?» – спросила Оля.
«И ферма».
Больше они не разговаривали. Оля быстро ушла, погруженная в задумчивость, и через полчаса вообще забыла, что была у Синекольского.
3
До вечера она проводит время одна на краю Ямы. Сюда запрещено ходить детям, и, кроме Оли, вокруг на несколько километров никого нет. После гибели Мани возобновились разговоры о том, чтобы разобрать свалку. Но гигантская мусорная куча давно стала неотъемлемой частью Русмы. Она важнее, чем Пудра.
Яма убила живую речку, убила зеленый овраг. Зато сохранила никому не нужную память. Умрут люди, помнившие тех, чья собственность свалена в общую кучу. Их воспоминания навсегда исчезнут вместе с ними. А скупая Яма сберегла платья, в которых танцевали; ложки, которые окунали в кисель; патефон, в котором бурлила музыка. Вон он, внизу – из-под груды потрепанных журналов торчит угол коричневого ящика и вывернутая серебряная трубка.
Не странно ли, что смерть владельцев вдохнула в их вещи искру жизни? Что сейчас, гниющие на свалке, они сильнее и страшнее, чем тогда, когда принадлежали материальному миру своих хозяев?
Оля с мамой тоже вещи. Вещи, принадлежащие отцу. Что случится с ними после его смерти? Очнется ли мама от своего глухого забытья?
«Интересно, кто сильнее – отец или Яма?» – думает Оля. И сама не понимает, как такая странная мысль пришла ей в голову.
Потом она просто сидит, вдыхая тянущийся снизу запах влажных гнилушек. Как хорошо ни о чем не думать! Все эти дни мысли носились в ее голове, точно попавшие в ловушку крысы, и скреблись изнутри, и визжали. Стоило лечь спать, и какая-нибудь обезумевшая мысль принималась царапаться особенно яростно.
Но сейчас в Олиной голове тишина. Утром – кладбище. Вечером – Яма, которая, по сути, тоже не что иное, как кладбище. Вот бы после смерти некоторых людей оставались только вещи! Никаких воспоминаний! Вещи легко забыть. Их можно выкинуть.
Девочка скользит взглядом по застывшим волнам мусора и закрывает глаза, когда ветер дует ей в лицо.
К своей калитке Оля подходит, когда уже начинает смеркаться. На улицах не встретишь никого, кроме кошек, – весь поселок смотрит вечерний повтор «Счастливого случая». В каждом доме два окна желтые, а третье мерцает голубоватым – там-то все и сидят, скучковавшись перед телевизором, точно племя возле костра, когда сытый шаман заводит историю о тигре-людоеде.
В Олином доме из всех окон падает теплый золотистый свет.
– А вот и Лелька! – отец приветственно машет из кресла.
Мама сидит на полу, подстелив старую простыню, и перебирает крупу. Гречка в местном магазине грязная, с мелкими камешками. Попадет такой во время ужина – и прощай здоровый зуб. Пухлая ладонь разравнивает гречку, мама пристально вглядывается, словно пытаясь обнаружить вражеского партизана, переодевшегося в солдатскую форму. Выуживает противника двумя пальцами и бросает в миску. Бряк! Бряк! Бряк!
– Я к тебе сейчас приду, – говорит Оля. – Только руки помою.
