– Видишь, мало ей!
Из забитого полотенцем рта раздается приглушенное мычание. «Оля, беги!» – кричат мамины глаза.
«Стой на месте», – приказывает себе девочка.
Она много раз представляла, как все случится. Но это все равно в миллион раз хуже, чем самая ужасная фантазия. В горле зреет то ли крик, то ли всхлип, и девочка до скрипа сжимает зубы. Ей нельзя мешать отцу.
При виде неподвижно стоящей дочери мама начинает отбиваться. Прежде она никогда не сопротивлялась, и отец откровенно рад ее слабым попыткам.
– Мужа не уважаешь!
Теперь Николай встряхивает ее за грудки, словно взбивает пух в подушке.
Мама, улучив момент, выдергивает изжеванное полотенце изо рта и хлещет им отца. Без труда перехватив у нее смехотворное оружие, тот ловко скручивает из него жгут и набрасывает маме на шею.
– Знаешь, что раньше с такими, как ты, делали? Обливали смолой и поджигали!
Отец безумствует. Он уже сорвался и несется вниз, ухая и взвизгивая от восторга. Кожа на побагровевшем лице натянулась, словно тварь внутри отца распухла и плотнее заполнила собой его тело.
– Зажигалка! – осеняет его. – Зажигалка где?
Кажется, мама понимает, что он хочет сделать. Извернувшись, она бьет его пяткой в пах. От глухого рыка Оля вздрагивает; отец в ярости отшвыривает маму. Поразительна легкость, с которой он управляется с ее громоздким телом, – будто мама не человек, а большой воздушный шарик.
От стука, с которым мамина голова врезается в стену, в Оле что-то коротко вспыхивает и перегорает.
Мама сползает на пол. В щели век видны синеватые белки.
– Вставай! – Отец пинает скрюченное тело.
Он опускается на колени, прижимает пальцы к ее сонной артерии.
– Дышит, стерва. Прикидывается.
На несколько секунд он замирает в странной неподвижности: плечи опущены, грудь мерно вздымается, точно у пловца, готовящегося к прыжку. Оля знает, куда он хочет нырнуть.
Вот теперь пора!
Когда пальцы девочки ложатся на кнутовище, они дрожат. Но хлыстом она орудует так, как учил ее пастух.
Ноги чуть расставить.
Встать уверенно.
Замахнуться, словно указываешь в небо.
Дернуть вниз.
«Руки у тебя сильные, – говорил пастух, – живо защелкаешь».
Но Оле главное было – не щелчок, которому мечтали научиться мальчишки, а точность попадания. Она часами тренировалась сбивать кнутом коробки и пустые консервные банки.
Раз, два, три!
Девочка выдыхает и протягивает кнутом по отцовской спине.
Раздается вопль такой силы, словно она взрезала его ножом. Лишь бы соседи не прибежали! Оля очень рассчитывает на телевизор, который интереснее, чем Белкины.
Отец оборачивается, пытаясь одновременно ухватиться за спину, и выглядит так смешно и нелепо, что Оля рассмеялась бы, если бы не мамино тело, распростертое на полу.
– …!
Грязно бранясь, он вскакивает, и тогда кнут щелкает снова.
Отец взвизгивает, уворачивается, прикрывается руками. Боль не слишком сильна, все-таки в ее руках не настоящий пастуший кнут, а его имитация. Но отец очень давно не испытывал вообще никакой боли, не говоря уже о столь унизительной.
Вот оно, волшебное слово: унижение! Ради этого Оля тренировалась день за днем и терпела, глядя, как он выколачивает жизнь из мамы.
Ни одно другое средство не могло бы привести отца в такую ярость. Его? Кнутом? Как животное? И кто – его собственная дочь!
– Ах, сука…
Отец наконец выпрямляется. Губы скачут от бешенства. Но в глазах таится что-то еще. Это взгляд мясника, которого позвали прирезать свинью и он оценивает масштабы предстоящей работы.
Эта деловитость очень не нравится девочке. Он должен одичать, взбеситься и сам стать как одуревшая свинья.
– Иди-ка сюда, Оля, – хрипло предлагает отец. – Поговорим спокойненько. Как взрослые.
– Какой же ты тупой! – выпаливает девочка. – Будто баран холощеный!
Лицо отца снова меняется молниеносно и страшно. Он бросается к ней и дергается, когда кончик ремня обжигает его плечо.
– Стой, гадина!
Девочка ударяется всем телом в двери – одна, вторая! – выскакивает наружу, в ветреную ночь, и мчится по Русме, отшвырнув подарок пастуха в кусты. Теперь он будет мешать.
Сначала она слышит только шелест травы, собственное дыхание и мягкое шлепанье чешек по земле. Оля знала, что у нее не будет времени сменить обувь.
Затем к этим звукам добавляется тяжелый топот. Девочка оборачивается и видит высокую темную фигуру, бегущую за ней следом.
Она все рассчитала правильно. Ударь она его палкой, он не одурел бы от бешенства, а вот кнута он ей не простит. Кнутом бьют рабов, а не хозяев.
«Давай, папа! Догони меня!»
Отец не сомневался, что Оля рванет к отделению милиции, и теперь наверняка озадачен.
Девочка бежит пустынными улицами, где закончились все люди. На дорогу вышли фонари. Многие не горят, а просто молча стоят, согнув головы и вглядываясь слепым стеклянным глазом в то, что шевелится внизу.
– Лелька! Игрушку-то свою забыла! На, возьми!
Отец нашел время поднять ее кнут.
Теперь они перешли на трусцу, и это до смешного похоже на вечернюю пробежку.
Улица безлюдна – пока безлюдна. Но что, если из подворотни выскочит шавка и вцепится в лодыжку ей или отцу? Оля запоздало понимает, как много в ее плане прорех: ткни посильнее – и он расползется по швам. А вдруг не собака? Вдруг это будет человек? Сторожа Ляхова, беспробудно пьющего со дня ухода жены, тоска выгонит из дома – а тут Оля с папой! Бегут себе, как марафонцы.
– Слышь! Ей-богу, не обижу!
Оля косит глазом через плечо. Обидит или нет, но только отец ускорил темп. Кнут волочится за ним по траве со змеиным шуршанием.
По небу беспорядочно несутся клочья облаков. На магазине, мелькнувшем слева, со скрипом раскачивается вывеска. Оля ощущает ветер всей кожей, словно в нее летят струи песка, и ее обжигает внезапной дикой радостью – от их ночного бега, и от ветра, и оттого, что она так легко держит дистанцию между ними. Кровь бросается ей в голову. Девочка словно опьянела от того, что наконец-то отхлестала его кнутом. Вспоминая, как он вздрагивал и закрывался руками, Оля беззвучно хохочет в темноте. Она больше не его вещь! Она врезала ему! Врезала!
Это хмельное буйство не изгнать даже страхом.
– Олька! Мать-то умирает! А ты сбежала!
Улыбка сползает с ее лица. Не отвечать ему, экономить силы! Мама не умирает, она жива, жива! А ты беги за мной, папа. Я знаю, ты взбешен куда больше, чем показываешь, и даже больше, чем я могу представить. Это здорово! Значит, пока все идет как надо.
