Гречанка снова возникла в дверях. Недовольно спросила о чем-то, но осеклась на полуслове, увидев лицо Синекольского.
– Я сегодня там был, в бухте, где он хранит лодки. На песке куча следов. Явно прошло очень много народу, а ночью Андреас выходил в море. Опять же, два сарая на участке. Я думал, может, второй для коз… Но скорее всего, он для людей.
– Зачем ты мне все это говоришь? – прервал молчание Дмитрий.
– Вы были друзьями. Я решил, ты должен знать.
– Я не видел ее пятнадцать лет!
– Вы были друзьями, – повторил Макар.
Синекольский опустился на пол рядом с переноской. Девушка в дверях позвала его по имени. Он не ответил.
– Идиотизм какой-то, – в голосе Синекольского звучало детское удивление. – Спастись от этого урода, реализовать такой план… И погибнуть, не дожив до сорока?
– Какой план?
– Я, наверное, в глубине души был уверен, что она бессмертная. И еще радовался, что она живет как надо, хорошо живет, раз не отвечает мне на письма, и правильно делает, что не отвечает… Вот если бы она написала, что так и быть, давай увидимся, я бы знал, что у нее не все в порядке. У нее же совершенно благополучная жизнь, муж, работа, пять аккаунтов в соцсетях, статус «Счастлива по умолчанию, не лезьте в настройки». Идиотизм эти статусы, ничем не подкрепленные претензии на уникальность… и этот тоже… чисто бабский, слегка агрессивная демонстративность, да?
– Есть такое, – согласился Илюшин.
– Я думал, это офигеть как круто. То, что она теперь обычная баба, с глупостями своими, с пафосными фотками всех этих свадеб, размытыми фонами, тупыми рожами, силящимися выдавить счастье в Самый Торжественный День. – Он интонацией обозначил издевку. – Как же она так, а? Зачем она туда поехала?
Макар не ответил.
Некоторое время они сидели молча. Гречанка ушла, собака свернулась клубком и успокоилась.
– Что у вас произошло в Русме? – задал, наконец, Илюшин тот вопрос, ради которого он приехал.
Он ожидал чего угодно – молчания, ухода, насмешки, – но только не того, что случилось.
– Мы убили ее отца, – безразлично сказал Синекольский.
Макар затаил дыхание. Затем очень медленно, замерев, словно опасаясь неосторожным движением вспугнуть внезапную откровенность, сказал:
– Белкин, кажется, утонул в резервуаре с водой…
– Да. Это мы его туда заманили.
Илюшин припомнил все, что успел узнать от Сергея.
– Вы его столкнули?
Синекольский покачал головой.
– Это от начала до конца была Белкина идея. На ферме Бурцева было два зернохранилища, в одном бассейн, который постоянно наполнялся водой из подземных ключей. Мы перебросили через него доску, такую, чтобы выдерживала только Белкин вес. Сверху затянули тканью всю поверхность этого амбара. Набросали немного земли и пыли, по краям придавили камнями… они могли нас выдать, но в темноте их не было видно.
На этот раз Илюшин не смог сдержать изумления.
– Вы создали видимость твердой поверхности? Из ткани?
– Да, какая-то серая холстина… Не помню уже. Ее тоже Белка покупала. Разрезали на длинные полосы.
– Зачем?
– Чтобы выдернуть из-под тела, которое будет барахтаться в воде. – Он удовлетворенно улыбнулся. – Иначе этот гад оказался бы в мешке, когда доска сломалась бы под ним, и выбрался бы.
– А не проще было его толкнуть? – не выдержал Макар.
– Проще. А кто должен был толкать, как считаешь?
И тут Илюшин понял. Они не хотели быть убийцами, эти двое детей, придумавших нелепый, громоздкий и сложный план, который, однако, сработал, как это часто случается с нелепыми и сложными планами. В их замысле все как будто происходило само: достаточно было взрослому человеку ступить на доску, а остальное завершали холодная вода и высокие стенки бассейна.
– Он действительно был такая сволочь?
– Хуже. – Синекольский закурил. – Он был выродок и насильник. Убил двоих: Маню Шаргунову и Аделаиду.
Макар опешил. Сергей по телефону не упоминал о женщине с именем Аделаида, но, возможно, ему было известно не все.
– Маню он трахал, – продолжал Дмитрий. – А Аделаида ему просто под руку подвернулась. Он бы и Белкину мать убил, все к тому шло. Белка все очень хорошо продумала, я бы так никогда не смог. Достойная дочь своего отца! – Он засмеялся было, но резко оборвал смех.
Илюшин осмыслил сказанное.
– Ты поэтому ей писал? Хотел поговорить о том, что вы сделали?
– Я в бассейн упал, – сказал Синекольский, глядя сквозь него. – Половина доски в воде осталась, я стал ее вытаскивать и свалился.
– Зачем вытаскивать?
– Чтоб следов преступления не оставалось. Белка меня не удержала, я прямо в эту воду ухнул. А она ледяная, как… как… – Он пошевелил пальцами, подыскивая слово, – как лед. Жидкий черный лед. И ты в этом льду барахтаешься. А в двух метрах – Белкин. Я думал, прямо там сдохну, сердце разорвется. Мы же его убивали, почти убили! И тут – я. У меня потом пять лет подряд ночи спокойной не было, чтобы мне не приснилось, как он ко мне подплывает и смеется. Я ни к озеру близко не подходил, ни к самой дохлой речке. Днем на унитаз боялся сесть, потому что там вода. Можешь себе представить? Однажды, когда уже в Москве жил, снял в баре телку одну… под кайфом был, конечно… Привез ее к себе… В такси-то темно, не разберешь, а на хате свет включил, а она на меня пялится глазами синющими, как, блин, сраные васильки… У меня на этом весь стояк закончился. Не просто упал, а как будто гирю к нему привязали. На полгода она меня импотентом сделала, эта синеглазая куколка.
– А Ольга?
– Что – Ольга… Уехала через месяц после похорон, и с концами. Бросила меня одного разгребаться со всем этим дерьмом…
– Как ты выбрался оттуда?
– Уехал, когда окончил восьмой класс. Сказал матери, что либо пусть забирает меня, либо я вскроюсь, без вариантов. Она не особо обрадовалась, но пристроила меня к дальней тетке в Реутове. А дальше уж я сам…
– Да нет, из бассейна.
– А! Из бассейна было малость попроще. – Синекольский глубоко затянулся. – Белка меня вытащила. Не растерялась, умница. Сунула мне второй огрызок доски, чуть по башке не саданула… Я в него вцепился как зверь, разве что зубами не вгрызся. Пока ее папаша сообразил, что происходит, она меня уже подтянула наверх, а там мы как-то совместными усилиями… Я тебе рассказываю сейчас и думаю, что все это заняло минуту, а то и меньше. Пятьдесят долбаных секунд. Всего пятьдесят секунд ужаса – это ж не так много, верно?
Он уставился на Макара.
Сигарета дотлела и обожгла ему пальцы. Синекольский с ругательством выронил ее и затряс рукой.
