– Каждое поколение, не задумываясь, определяет, что ему должно предыдущее, – сказал Дядя. – Каждое поколение считает, что способно добиться того, чего предыдущее не добилось. Мы достаточно за нашу жизнь перенесли революций из-за таких мыслей.
– Но это будет наша революция. Она не будет иметь ничего общего с вашей. Все ваши революции произошли из-за бездумного следования за лидерами.
Дядя кивнул с утомленным видом. Не дождавшись, чтобы он еще что-то сказал, Тетя осторожно промолвила:
– Да, конечно, мы понимаем, что ты нам говоришь. Но молодежь забывает о своем благополучии. Мы твои родители, а значит, должны стараться удерживать тебя от крайностей.
– Чтобы у вас, когда состаритесь, под рукой была дочь и заботилась о вас, как вы с папой о Дедушке? – спросила Шаоай. – По этой логике у Жуюй еще больше причин пойти в революционерки. Кто подходит для этого лучше, чем подкидыш?
Тетя резко вздохнула, Дядя нахмурился, но оба промолчали. Шаоай насмешливо, дразняще посмотрела на Жуюй, с презрением, подумала младшая девушка, потому что у Шаоай имелись двое родителей, но она позволяла себе роскошь пренебрегать их любовью. Жуюй ответила ей прямым взглядом и обезоруживающе улыбнулась. Учтивым тоном сказала, что ей, к сожалению, придется разочаровать сестру Шаоай, потому что в ней нет ни капли революционной крови.
Шаоай отодвинула свой стул и встала.
– Вряд ли вы когда-нибудь меня поймете, и я вашу позицию ни за что не приму, так что оставим это, – заявила она родителям, не сводя глаз с Жуюй.
Дядя и Тетя смотрели, как Шаоай берет ключ от велосипедного замка и выходит во двор; слышно было, как она деланно приятным голосом здоровается с бабушкой Бояна. Арбуз Вэнь проговорил что-то через двор, и моментально присоединилось еще несколько соседских голосов. Как говяжье рагу, спросил Шаоай кто-то, видевший, должно быть, Тетю за приготовлением ужина, и она ответила: как обычно. Считай, что тебе повезло, раз на ужин есть говядина, сказала бабушка Бояна. В пятьдесят восьмом году в провинции Хэнань семья ее мужа даже хорошей древесной коры не могла найти, чтобы пропитаться.
Тетя встрепенулась. Посмотрела в Дядину тарелку и сказала, что если он кончил, то может ее не ждать. Тетя беспокоилась, когда они с Дядей опаздывали во двор после еды, словно соседи могли расценить их отсутствие как знак пренебрежения. Дядя кивнул и пообещал, что семья будет представлена: он выйдет через минуту. Двор был сценой, которой ни Тетя, ни Дядя не могли даже мысленно манкировать, оба старались участвовать, как могли – он тихими улыбками и кивками, она разговорами, желанием во всем найти хорошую сторону.
Когда Дядя присоединился к соседям, Тете, похоже, немного полегчало. Она повернулась к Жуюй и сказала, что ей печально из-за того, какая Шаоай иногда бывает неприятная. Жуюй видела, что Тетя хочет сказать больше, но под ее взглядом Тетя осеклась и переменила тему: спросила у Жуюй, достаточно ли яркая настольная лампа, удобно ли ей заниматься по вечерам. Жуюй улыбнулась и ответила, что, конечно, удобно, а потом показала на настенные часы и сказала, что Дедушке пора ужинать, он, наверное, проголодался.
Девочка лучше подошла тетям-бабушкам, чем она сама в свое время, думала Тетя, кормя старика с ложки жидкой кашей. Когда жила у двух сестер, она чувствовала себя беззащитной губкой, впитывающей их критику, и с тех пор она мало изменилась: как была, так и осталась пористой. Напротив, Жуюй, судя по всему, такая судьба не грозила: в ней есть что-то водоотталкивающее, не дающее увязнуть в мировой сырости. Тетя вздохнула. Интересно, подумала она, в какую женщину Жуюй вырастет.
Сидя за письменным столом, не способная сосредоточиться на уроках, Жуюй перечитала письмо от теть-бабушек. Поражение, которое она увидела в лицах Дяди и Тети, дало ей понять, что, сколь бы неистово Шаоай ни кидалась на неправильно устроенный мир, они все равно будут ее любить, жалея, что не могут свою собственную плоть сделать подушкой, защищающей ее от опасностей. Но ничем вы ей не поможете, подумала Жуюй; спасти ее вам не удастся. Эта мысль успокоила Жуюй. Невольно она начала уже симпатизировать Тете и Дяде, но тем меньше это оставляло в ней терпимости к их глупой родительской любви.
В тот день Шаоай вернулась раньше, чем Жуюй ожидала. Всего за двадцать минут до того к ней в комнату пришли Можань и Боян – они часто под конец вечера заходили проверить ее и себя по английским словам, заданным на завтра, и просто поболтать. Тетя всякий раз была им рада, и Жуюй, которая у них, сколько ее ни звали, почти не бывала, смирилась с их появлениями.
Можань, когда Шаоай вошла, встала, но старшая девушка показала ей жестом, что не надо покидать свое место на краю кровати рядом с Жуюй, и сказала Бояну, чтобы не освобождал единственный стул. Жуюй уже успела заметить, что Можань и Боян боготворят Шаоай, а она относится к ним с уважением, к которому примешивается фамильярное поддразнивание.
– Ну, как вам старшая школа? – спросила Шаоай, сев на край письменного стола.
Жуюй слушала, как Можань и Боян делились с Шаоай разными разностями: какие прозвища дали учителям их предшественники, какой странный у них новый одноклассник, что собираются построить на школьной территории.
– А как обстоят дела с грандиозным политическим поручением? – спросила Шаоай.
Можань осторожно подняла на нее глаза, а потом повернулась к Бояну; тот пожал плечами и сказал, что все нормально. Танцы терпимые, и в любом случае это только на месяц. Шаоай молчала, и тогда Можань добавила, что мало кто по-настоящему этим горит и был разговор, чтобы прийти на площадь в черном в знак траура.
– Это серьезно или просто пустая похвальба? – спросила Шаоай с интересом.
Можань смутилась, и Жуюй пришло в голову, что она, может быть, это выдумала. Жуюй таких разговоров не слышала – правда, у нее не было друзей, все школьные новости и сплетни она узнавала от Можань и Бояна.
– Или лучше спросить: может быть, это всего лишь ваши праздные мечтания? – сказала Шаоай.
– Мы с Можань говорили кое с кем из друзей насчет черного в знак протеста, но каким-то образом это дошло до учителей, – сказал Боян.
– И?
– Директор Лю вызвала нас на разговор, – сказал Боян.
– И принудила к послушанию?
– Нет, не совсем так, – возразил Боян. – Она просто показала нам, какой это детский получился бы протест.
– Детский? Прямо так и сказала? – спросила Шаоай.
Боян пожал плечами и сказал, что, так или иначе, директор Лю ясно дала понять, что эти разговоры должны прекратиться. Можань нервно посмотрела на Бояна, потом на Шаоай, но они ничего больше не говорили, и тогда Можань сказала, что директор Лю вот что имела в виду: такое поведение повредило бы им самим и школе, только и всего. А этого, добавила Можань, они с Бояном не хотят.
– А чего вы хотите? – спросила Шаоай.
Вопрос, похоже, поставил Можань в тупик. Шаоай внимательно посмотрела на нее, а потом засмеялась безрадостным смехом.
