– А вам как кажется?
Она не сводила с него глаз.
– Вы пришли сегодня только чтобы узнать, свидание у нас или нет?
– Возможно.
– И, узнав ответ, готовы отправиться восвояси, – сказал он. – Не хотите даже остаться ради дружеской беседы?
– Какой толк в дружеской беседе, если мы даже не друзья?
Да, они были всего лишь чужие друг другу люди, случайно попавшиеся один другому на глаза, – улыбка, кивок, удивленно, восхищенно или недоуменно поднятые брови; но о чем не следует просить и чего не следует предоставлять – это право задержаться. Нарушить контракт мимолетности – позволить себе уверовать в то, что возможно гораздо большее, или даже просто предаться в спокойную минуту размышлению о невозможности извлечь что-либо из этой, да и всякой, встречи – значит выйти за рамки, несоразмерно замахнуться, потребовать ясности от житейской замутненности. Безусловно, Бояну следовало бы уже излечиться от своей тоски по постоянству, от стремления извлечь смысл из бессмыслицы. Почему бы просто не согласиться с девушкой, не пожелать ей счастья и не расстаться по-дружески? И все-таки он не был готов отпустить ее. Она, казалось, обитала во вселенной своего собственного изготовления, но как могла она – как мог кто-либо вообще – жить так серьезно и так слепо? Где скрытая точка ее несовершенства? Ее неиспорченность приводила на ум сказку, где ребенок обретал способность превратить камень в слиток золота, не подозревая, что она не просто его обогатит, что она ввергнет его в такую жизнь, откуда нет возврата: мир, дитя мое, намного хуже, чем ты воображаешь.
Боян не знал, ревнует он Сычжо или злится на нее как представитель мира, который плох. То, что побуждало его задержаться, не назовешь, пожалуй, в точности стремлением защитить ее, но это и не было желание погубить; если ей, так или иначе, суждено было лишиться этой вселенной своего изготовления, он хотел быть за это ответственным – совратитель Боян, оттеснивший всех прочих совратителей.
– Чтобы подружиться с кем-нибудь в этом городе, нужно потратить время и усилия, правда ведь? – промолвил он. – Почему вы не хотите дать нам какое-то время?
– Дружба случается сама собой, – возразила Сычжо.
– А любовь?
– Любовь тоже.
– Итак, стремиться ни к тому ни к другому мы не можем? Или – лучше сказать – в обеих категориях у меня нет надежд?
Сычжо посмотрела на него с недоумением. Ему подумалось, что нечаянно он, может быть, повел себя агрессивно, но ему было мало что терять – или, наоборот, много что; в обоих случаях человеку позволено отклониться от протокола.
– А как насчет этого? – спросил он, показывая на окно; на той стороне улицы на стене здания висела реклама фитнес-центра. – Я там записан в спортивные залы. На втором этаже шесть площадок для бадминтона, мы могли бы раз в неделю играть. Можно даже не разговаривать, если вы не хотите.
– Я не умею играть в бадминтон, – сказала Сычжо.
Боян готов был стукнуть себя за промашку. Ну, конечно, она, выросшая в деревне, должна считать бадминтон элитным спортом; но нельзя ли ей объяснить, что они с Можань играли в проулке, стараясь не задеть пешеходов и велосипедистов, что ему нередко приходилось лезть на крышу, чтобы достать залетевший туда волан? Нельзя ли ей объяснить, что летом он и другие мальчишки выискивали жирных зеленых гусениц репницы, засовывали в воланчики и запускали ракетками в небо? Бедные гусеницы неизменно летели обратно на жесткую землю и находили там смерть, но ничего зловещего ни он, ни даже Можань в этих бессистемных казнях не видели. Возмутится ли Сычжо, если он расскажет ей эту историю? Коко взвизгнула бы и назвала бы их поведение мерзким, но Сычжо выросла в сельской местности, где существа лишаются жизни и калечатся каждый день.
– А пинг-понг? – спросил он.
Она улыбнулась – вновь как-то печально, обреченно. В сельской школе, где учительствует ее отец, – нет ли там, как в его начальной школе, грубого бетонного блока, который заменяет стол для пинг-понга? Его детство, пусть это было и городское детство, прошло почти поколением раньше и не могло очень уж сильно отличаться от детства Сычжо.
– Я и в пинг-понг не умею играть.
– А в ракетбол? – спросил он. – Погодите, не лишайте меня удовольствия сразу сказать, что в эту игру и я не умею. Я наблюдал, как играют, там мячик летает быстро. Мы будем слишком заняты освоением игры, чтобы испытывать неловкость из-за того, что молчим.
– Почему вы хотите играть со мной в ракетбол, если вы не против того, чтобы молчать?
Любое занятие годится как повод продолжать видеться с ней – этого у нее не было причин не понимать.
– Видимо, мне хочется узнать вас лучше, – сказал он. – Вот я и цепляюсь за каждый шанс найти что-то, чем вы согласитесь со мной заниматься.
– Так ухаживают за женщинами мужчины вашего статуса?
Он заглянул ей в глаза, но не увидел ни зловредства, ни иронии.
– Что вы имеете в виду под статусом?
– У вас есть машина и квартира, так что с карьерой, вероятно, все в порядке? – промолвила она скорее вопросительно, и он кивнул, подтверждая ее догадку. – А значит, когда вы ухаживаете за женщиной, вы всегда можете найти, чем вместе заниматься?
– Заниматься?
– Допустим, вы парень из провинции, живете в подвале с тремя другими такими же и не имеете никаких сбережений. Работаете шесть с половиной дней в неделю и все равно не можете себе позволить даже самую дешевую квартиру в городе. Допустим, все, что у вас есть, это вы сами, и вы ничем не можете заниматься, кроме как быть собой. Вы все равно будете пытаться ухаживать за девушкой?
Нет, подумал он; этот мир отнюдь не привечает молодых людей без средств. Несколько недель назад особа двадцати лет с небольшим сказала в телеинтервью, что предпочла бы несчастливый брак, но с BMW, любви, если он только и может, что возить ее на своем велосипеде. Боян назвал ее имя – наглая практичность этой девицы уже превратила ее в национальную знаменитость – и спросил Сычжо, что она думает о ее предпочтениях.
Вопрос, похоже, поверг Сычжо в мучительные раздумья. Она сплетала и расплетала пальцы – впервые при нем потеряла самообладание.
– Я хочу, чтобы она была кругом неправа. Но мне кажется, что она права во многом, – сказала Сычжо. – Наш мир, вы знаете, не похож на тот, где я думала жить, когда вырасту.
Она не первая, хотел он заметить ей, приходит к такому выводу. Чем она отличается от других разочарованных душ? Все молодые люди начинают с незапятнанных мечтаний, но многие ли сохраняют способность мечтать? Многие ли могут воздержаться от превращения в осквернителей незапятнанных мечтаний у других? Мы все тюремщики и палачи, ожидающие своего часа; за то, что у нас взято, за то, что в нас убито, мы ждем случая отомстить. Этой мудростью, прояви Коко интерес, Боян без колебаний поделился бы с ней: он ухмылялся бы, глумился, играл, точно кошка с мышкой. Но что отличало случай Сычжо – что заставило его задуматься сейчас – это его желание найти для нее лучший ответ; он хотел предложить ей не такой скверный мир. Это что – отцовское чувство? Он состроил гримасу: фарс, да и только – отцовское чувство, чувство папика.
