Сычжо смотрела на него и смотрела.
– Вам, вероятно, смешны мои рассуждения, – сказала она, хотя ее лицо не выражало смущения, неуверенности. – Иногда я тоже нахожу их смешными, но, едва приходит такая мысль, я сразу понимаю, что она ложная.
– Я не смеюсь над вами, – возразил он. – Скорее над собой – ведь я один из тех, кто сделал наш мир плохим для вас, но хочу, чтобы вы за это относились ко мне с симпатией и даже полюбили меня.
– Зачем вы это делаете?
– Зачем прошу вас о симпатии?
– Зачем участвуете в ухудшении мира – если вы сказали мне правду.
– Что еще я могу?
Ее лицо стало озадаченным, как будто он просил у нее ответа.
– Никто не может уклониться от того, чтобы что-то делать, – сказал он. – Понимаете, ребенок может просто быть, но ребенок вырастает. Мы должны жить тем, что делаем что-то. И мы либо приносим вред, либо, если нам очень-очень повезло, делаем что-то хорошее. Проблема, вы сами знаете, в том, что мир не сбалансирован и больше нуждается в плохом, чем в хорошем, чтобы поддерживать этот свой дисбаланс. Допустим, вы хотите сделать что-то хорошее – скажем, дать денег нищей девочке. Вроде бы что тут неясного? Но нет, не все так просто. Вам надо при этом обмануть себя, надо поверить, что денежка, которую вы кинули ей в корзинку, поможет ей, даст ей лишний кусок пищи, лишний раз избавит ее от побоев родителей. Но на самом-то деле, как мы с вами знаем, девочка, вполне вероятно, украдена, или взята напрокат, или продана мафии нищих; давая ей деньги, вы никому не делаете добра, наоборот, вы финансируете банду, обеспечиваете ей доход от преступной деятельности и поощряете новых преступников к тому, чтобы красть и продавать детей на потребу этой системы. Ну, так и что я делаю? Я либо даю ей деньги, либо нет – по настроению. Но в любом случае у меня нет иллюзий, что я приношу ей или кому-либо добро. Извините, я не слишком причудливо излагаю?
Сычжо покачала головой.
– Почему мир не сбалансирован? – спросила она. – Почему он больше нуждается в плохом, чем в хорошем?
Он мог бы ознакомить ее со своей гипотезой о связи между человеческими сердцами и энтропией, которую иногда крутил в уме, но не на трезвую же голову пускаться в такие разглагольствования! Он уже жалел, что разговор сошел с орбиты. Он здесь, чтобы добиться расположения женщины, а не для того, чтобы обступающий ее мир расстраивал его самого, ставил в тупик.
– Почему он такой, – сказал он, – я, честно вам скажу, не знаю.
– А хотите знать?
Нет, подумал он, хотя понимал, что это самообольщение. Настоящий вопрос в том, по плечу ли кому-нибудь такое знание.
– А вы? – спросил он.
– Хочу, – ответила она. – Я знаю, это делает меня дурой в глазах людей, но пусть я буду дурой, не страшно.
– Что для вас страшно?
– Не знать и мириться с незнанием.
14
После празднования первого октября жизнь пошла по-старому, почти нормально, хотя что это за нормальность, Можань уже было далеко не так ясно. Положение Шаоай, которая не принадлежала теперь ни к какому учебному заведению и ни к какой трудовой ячейке, внушало мало надежд. Ни Можань, ни Боян не смели спросить Шаоай, как она проводит дни. Вечерами ее можно было видеть в доме или во дворе, хмурую, погруженную в себя.
Дядя был не более молчалив, чем обычно, и не реже обычного улыбался своей фирменной улыбкой, Тетя была словоохотлива как всегда. Их стоические усилия не могли, однако, разогнать унылый туман, висевший перед их лицами. Они словно постарели и порой посреди общесоседского разговора делались рассеянны. Больше прежнего казалось, что они запуганы собственной дочерью.
Тяготы жизни, внушено было Можань воспитанием, подобны скверной погоде, которую терпишь, потому что она неизбежно когда-нибудь выдохнется, так же неизбежно, как исчерпывает себя полоса невезения. Надежда – солнце после бури, весенняя таль после жестокой зимы; богиня судьбы капризна и своенравна, но впечатлительна, она, как всякая молодая женщина, улыбается тем, кто не сдается.
В характере Можань было находить надежду для других до того, как она могла почувствовать ее в себе. Хранить молчание было первым шагом к капитуляции перед безнадежностью, и потому, вооруженная унаследованным чаянием добра, она, когда им с Шаоай случилось быть во дворе одним, извлекла на свет лежалый плод житейской мудрости. Дело было в субботу во второй половине дня, в школе был короткий день, и с полудня она не видела ни Бояна, ни Жуюй – куда-то пропали. У Жуюй, возможно, музыкальная репетиция, подумала Можань, а Боян, должно быть, играет с мальчиками в баскетбол или футбол.
– Не отчаивайся, сестра Шаоай, – сказала Можань. – Придут лучшие дни. Помнишь сказку, где у человека потерялась лошадь, а потом привела к нему еще одну лошадь?
– С каких это пор ты сделалась рупором мудрых и оптимистичных? – спросила Шаоай, взглянув на Можань искоса.
Можань покраснела.
– Я хочу, чтобы ты в твоем положении не чувствовала себя одинокой, – сказала она.
– Хочешь, чтобы я не чувствовала себя одинокой? Ты, я смотрю, вообще много чего хочешь для других.
Можань сконфуженно покачала головой. Слишком юная, чтобы знать, что подобное заботливое чувство, когда его проявляет мать, побуждает ребенка к бунту против нее, она была обескуражена недобрыми словами Шаоай.
– Смело с твоей стороны желать чего-то для меня, – сказала Шаоай. – И дам, пожалуй, тебе добрый совет, такой же, какой дала родителям: не трать свои чувства на недостойный объект.
Можань, запинаясь, заверила Шаоай, что восхищается ею, как всегда.
– Моя милая Можань, в данном случае я не о себе говорю. Моим родителям, конечно, уже следовало бы знать, что не надо расточать энергию на беспокойство обо мне, – сказала Шаоай. – А что касается тебя – тебе не кажется, что ты ведешь себя чуточку по-детски, когда ходишь хвостом за своими двумя друзьями и будто не замечаешь, что они предпочитают быть вдвоем?
Можань не сразу поняла, на что намекает старшая девушка, а когда до нее дошло, Шаоай уже вела свой велосипед, ввергнув Можань в бездну. Медленно Можань двинулась к дому, нащупывая в кармане ключ.
Не верить Шаоай причин не было. Можань пришло в голову, что ее, может быть, хотели предупредить и другие – ее родители, например, или бабушка Бояна. С детства Можань замечала в глазах старших некое одобрение, предвидение будущего для себя и Бояна. Она воздерживалась от того, чтобы назвать это будущее по имени, потому что он его не именовал. Верность этому будущему была всем, чем она располагала, однако верность будущему, в отличие от верности прошлому, чувство и слепое, и самонадеянное. Что возникает с ярлыком, имеет срок действия; впоследствии, пробуя дать определение тому, чего лишилась – брат? друг? детская любовь? – Можань поймет, что потеря, ограниченная для него, ибо он, должно быть, давно отделался от нее вместе с именем, для нее, напротив, – длящаяся и длящаяся пустота.
