Выйдя из кабинета, Можань увидела, что Жуюй стоит у вытяжного шкафа, и, услышав ее шаги, Жуюй повернулась к ней, держа обе руки в карманах. Инстинктивно Можань бросила взгляд на коричневые склянки в шкафу. Свет и вентиляция там были включены.
– Поговорили? – спросила Жуюй и выключила шкаф. – Я не хотела вас беспокоить, вам, может быть, надо было что-то обсудить наедине.
Сконфуженная, Можань сказала, что они ее ждали.
Позднее тем же вечером Можань поджидала Жуюй на автобусной остановке. Боян отправился к родителям, но перед расставанием несколько раз повторил, что Можань должна встретить Жуюй на остановке, а то она может не найти дорогу домой. Как она заблудится? – хотела, но не в силах была спросить Можань; ходьбы от остановки до их двора было всего минут десять, и время не такое позднее, чтобы чего-то всерьез опасаться. Но она согласилась, пообещала, что сделает все как надо.
Жуюй, сходя с автобуса, выглядела уставшей, но, когда Можань предложила ей сесть на багажник, она покачала головой.
– Поезжай домой, ничего, – сказала она. – Я пройдусь.
Можань сказала, что в любом случае никуда не торопится. Она пошла подле Жуюй, ведя велосипед и зная, что Жуюй, должно быть, досадует на ее навязчивость. После недолгого молчания Можань спросила, как Жуюй понравился университет.
– А тебе как? – спросила Жуюй.
– Красивая территория, правда же? – сказала Можань и, не услышав ничего от Жуюй, добавила: – Будет чудесно, если мы все туда поступим после школы.
– Ты правда так думаешь? – спросила Жуюй и, приостановившись, посмотрела на Можань искоса.
На вопрос, что она думает о чем бы то ни было, она уже не могла ответить с уверенностью. Ей пришло в голову, что людей, когда они спрашивают о ее мнении, оно на самом деле не особенно интересует.
– Что ты хотела увидеть в лаборатории? – спросила Можань.
– Почему ты спрашиваешь?
– Сама не знаю. Я думала, тебя больше заинтересует территория, парк. Не знала, что тебе интересны химические лаборатории.
– Но мы и парк посмотрели.
Но ведь Жуюй не попросила сводить ее туда, где занимается своими исследованиями отец Бояна, специалист по физике высоких энергий; этого Можань, однако, не хотела говорить просто ради того, чтобы возразить. Они перешли дорогу, хрустя опавшими листьями в одном ритме.
– Куда, по-твоему, люди попадают после смерти? – спросила Жуюй, когда они повернули в другой переулок.
Можань несколько секунд помолчала и посмотрела на Жуюй. Ее глаза были вполне ясными, и в них не ощущалось того холода, которого Можань страшилась. Жуюй, чувствовалось, хочет поговорить о чем-то, но Можань была утомлена; ей хотелось одного – домой и свернуться в постели.
– Я не думаю, что они куда-нибудь попадают, – сказала она. – Их кремируют, вот и все.
– Так вы, атеисты, считаете.
– А ты… – Можань пришел на ум вопрос, которого она прежде не решалась задавать. – Ты верующая?
– Почему ты спрашиваешь? Потому что мои тети верующие?
– Иначе зачем ты стала бы интересоваться, куда попадают умершие? Куда, по-твоему?
– Никуда, – ответила Жуюй, и усталость в ее голосе навела Можань на мысль о женщинах старшего поколения.
Она видела порой в Тете, в собственной матери и в других изнурение, подавленность нехваткой денег и продуктов, несправедливостью на работе и в жизни.
– Ты нормально себя чувствуешь? – спросила Можань.
– С какой стати мне чувствовать себя ненормально?
– Что-то ведь заставило тебя спросить, – сказала Можань. – Про умерших.
– Люди умирают все время. Дедушка Шаоай умрет рано или поздно. Когда-нибудь и мои тети. Кто угодно может умереть когда угодно. Даже молодые. Даже ты и я. Сегодня. Завтра. Кто знает?
У Можань по спине пробежала дрожь. Бессознательно они обе остановились под старой акацией, чей навес из листьев – было слишком темно, чтобы увидеть, какого они теперь цвета и скоро ли упадут, – давал им укрытие от ясного, глубокого неба. В траве и в трещинах каменного забора пели осенние сверчки. Из дома в ближайшем дворе послышался звук телерекламы растворимого кофе «Максвелл Хаус» – эту марку только что начали импортировать в страну. Дальше должна была идти реклама «Нескафе» – тоже новое веяние. Если бы Можань закрыла глаза, она увидела бы пар, поднимающийся из кружек в обоих роликах, актрис, делающих, точно в забытьи, глубокие блаженные вдохи. Но как пахнет кофе? Ни одна семья в их дворе не стала бы транжирить деньги ни на одну, ни на другую марку, и только теперь Можань пришло в голову, что она никогда не задумывалась, какое оно – наслаждение, написанное на лицах актрис. Многим ли из тех, кто смотрит рекламу, знаком аромат кофе? Может быть, это свойство счастья – выглядеть более реальным, когда оно разыгрывается не нами по не нами написанным сценариям.
После «Нескафе» зазвучала музыкальная тема популярного телефильма. Родители Можань наверняка сидели перед экраном и удивлялись, что ее нет, – казалось, мало что на свете может заставить ее пропустить зрелище.
– Ты… – начала Можань, но замялась и лишь немного погодя набралась решимости. – Ты взяла что-то из лаборатории?
Жуюй смотрела на Можань спокойно, изучающе.
– Ты хорошо воспитана, не говоришь: украла, – сказала она наконец.
– Так взяла, да?
– Ты видела, как я что-нибудь сделала?
– Нет, но я подумала…
– Если не видела своими глазами, ты не можешь говорить, что́ ты подумала, – сказала Жуюй. – Твои мысли и чьи угодно мысли не имеют значения.
– А ты со мной не поделишься?
Жуюй покачала головой.
– Какой смысл делиться с тобой чем бы то ни было? – произнесла она тихим голосом, но не сарказмом, к чему Можань готовилась, были проникнуты эти слова, а печалью, на обнаружение которой перед другими Можань не считала Жуюй способной.
– Что ты взяла? – мягко спросила Можань.
Жуюй опустила глаза на носки своих туфель, а когда опять подняла их, меланхолии в них уже не было.
– Ты расскажешь о своих подозрениях Бояну? – спросила она с полуулыбкой.
Можань почувствовала острую боль, какой прежде не знала. Будь это вчера, она поехала бы, нашла телефонную будку, еще открытую в это время, и позвонила родителям Бояна; она перетерпела бы их расспросы ради разговора с ним, дала бы ему знать о своей тревоге – но все это после нынешнего стало невозможно. Что она могла ему сказать? Что девушка, в которую он влюбился, украла что-то у его матери? Но ради чего, спросил бы он, и откуда она знает? И Можань не смогла бы ответить. Жуюй была права. Можань ничего не видела и не имела права заявлять, что знает что-то. Боян покачал бы сам себе головой, умалчивая по великодушию, что разочарован в ней, что источник ее необоснованного подозрения – то недоброе место внутри, где ревность подпитывает мрачные фантазии. Разочаровывать людей, и его в особенности, Можань панически боялась. Она посмотрела на Жуюй с просьбой во взгляде.
