Но мир был только один, и в нем Можань не имела своего положения. И не потому, что она была новоприбывшая иммигрантка: иные из китайских студентов, которых она встречала в кампусе, выглядели такими же уверенными насчет Америки, как насчет Китая. Чтобы занимать положение – любое положение, – нужно иметь мнения, а их-то у Можань и не было. Были только наблюдения и вопросы – те вопросы, что она задавала Йозефу, задавала и получала ответы, и те, что держала при себе, и каждый безответный вопрос еще больше отдалял ее от мира; иногда у нее возникало чувство, что она живет как бы издалека. Неужели никто, когда она говорит, не слышит гулкого эха ее голоса?
Отклонять приглашение Йозефа на Рождество причин не было; возможно, ей удастся сыграть роль благодарной слушательницы. Когда они в тот день вышли из кафе и приблизились к машине Йозефа – это был «форд таурус», то есть Телец, как и она, на что он указал ей, узнав день ее рождения, – Можань ударила ногой по брызговикам за обоими правыми колесами. На землю с глухим стуком упали комки замерзшей грязи, и это странным образом подбодрило ее. Она замечала, как это делают другие, и порой, увидев машину, у которой слишком много налипло на брызговики, испытывала побуждение хорошенько по ним ударить.
Йозеф посмотрел на нее каким-то необычным взглядом.
– Простите меня, – сказала она. – Этого не стоило делать?
Разумеется, стоило, заверил он ее, но вид у него был рассеянный. Она предположила, что это, может быть, вульгарное поведение в его глазах; впрочем, он ее еще не знал, он вряд ли мог себе представить, что когда-то она ездила по пустым участкам дороги в Пекине на велосипеде без рук, что крутила, бывало, педали рядом с Бояном, насвистывая с ним в лад песню Джона Денвера: Country roads, take me home, to the place I belong
[8]. Годы и годы спустя, когда кто-то у нее на работе стал насвистывать эту песню в коридоре, Можань тихо заплакала себе в ладони, потому что у сердца всегда не хватает одной чешуйки в броне.
Йозеф вел машину молча, и, чувствуя его настроение, Можань туже замотала шарф. Он чуть увеличил подогрев, а потом, без всякого побуждения со стороны Можань, сказал, что Алена тоже так делала. Не могла вынести ни малейшего скопления грязи, а его смущало, что у нее могут быть столь сильные чувства из-за такого пустяка.
– Вы спрашивали ее, почему она так делает?
– Да, но она тоже не знала. Сказала, само собой так выходит.
Можань видела в доме Йозефа фотографии Алены: на одной она смотрит сверху вниз на кого-то из детей, на другой, свадебной, смеется вовсю с подругой детства. Зачем она била по брызговикам ногой – ради простого удовлетворения от того, что избавилась от чего-то неприглядного? Или было в ней нечто выразимое лишь яростным, но безвредным действием? Можань стало стыдно, что она размышляет о прошлом той, кого больше нет. Секрет был секретом Йозефа, а до него – Алены.
Где-то в квартире зазвонил телефон. Йозеф пошевелился на диване, но не проснулся сразу. Можань нашла трубку на кухне. Подумала, не Рейчел ли, и, после недолгого колебания, взяла трубку.
Голос у Рейчел был взволнованный.
– О, вы еще с папой, как хорошо, – сказала она.
– Он задремал.
– Сможете побыть с ним еще немного? Я обещала прийти, но только что позвонили из школы. Кажется, у Уилли начинается какая-то желудочная дрянь.
– Мне очень жаль, Рейчел, – сказала Можань. – Делайте все, что нужно, я тут побуду, не беспокойтесь.
Повернувшись, она увидела, что Йозеф проснулся. Он спросил, все ли в порядке, и она повторила слова Рейчел. Он кивнул и сказал, что после того, как стало известно о его диагнозе, Рейчел просто разрывается на части.
Если бы Можань сейчас опять заговорила о своем намерении вернуться, это значило бы, что она пользуется его чувством вины; но что если вместо этого поговорить с Рейчел? Может быть, увидев, что Рейчел одобряет переезд, он изменит к нему отношение? Но от мысли, что надо будет выйти из-за его спины и обратиться к Рейчел, Можань стало не по себе. Во время своего замужества она хорошо ладила с его тремя сыновьями, которые жили не так близко, но Рейчел, жившая рядом, никогда ее не любила. Конечно, на то были причины: оградительные инстинкты дочери по отношению к овдовевшему отцу, ее верность памяти Алены, возраст Можань – она была старше Рейчел всего на три года – и ее иностранное происхождение. Йозеф в годы их брака только намекал на все это, но Можань и не нуждалась в том, чтобы он расставлял точки над i; он сказал, что постепенно Рейчел поймет все лучше, надо только немного потерпеть.
Согласиться с этими причинами значило принять как данность, что все можно объяснить несколькими обобщенными утверждениями: мачехи злые, иностранцам нельзя доверять, сомнительная женщина, которую пригрел хороший человек, отплатит за его доброту, как змея в басне Эзопа, розы красные, фиалки фиолетовые. Но Можань трудно было втиснуться – и втиснуть кого-либо, если на то пошло, – в пространство, ограниченное такими твердокаменными убеждениями.
– У тебя задумчивый вид, – сказал Йозеф. – Что на уме?
– Рейчел, – честно ответила Можань.
– Она не такая, какой ты ее помнишь.
Когда Можань в прошлый раз видела Рейчел, та была помолвлена с Мэттом; перспектива счастья побудила Рейчел относиться к предстоящему разводу Можань с Йозефом еще менее терпимо. Разумеется, сказала Рейчел тогда, она одна знала наперед, что так будет: ее отец и братья дружно дали себя обмануть. Никакой сцены между Рейчел и Можань не было, и тем не менее слова Рейчел заставили Можань задуматься: может быть, она и правда использовала Йозефа, ошибочно увидев в нем начало новой истории и бросив его, когда стало ясно, что сценарий не работает, – человек только один раз начинает жить, и это происходит в момент рождения. Когда люди говорят, что намерены начать с чистого листа, они принимают желаемое за действительное: то, что случилось раньше, то, что было вчера, произошло не напрасно.
– Как дела у Рейчел сейчас? – спросила Можань. В голосе Рейчел по телефону ей послышались нотки среднего возраста с его усталостью. – Как ее семья?
Йозеф был рад поводу поговорить о детях и внуках. Все его дети, кроме Джорджа, остались на Среднем Западе: Майкл работает в больничной администрации в Омахе, а Шарон, когда их двое сыновей пошли в школу, вернулась в магистратуру, а потом стала школьной учительницей; Джон, учившийся на детского психолога, стал директором частной школы в Чикаго, у них с Мими трое детей, и они с Мими преодолели кое-какие шероховатости в своем браке; у Рейчел и Мэтта свой собственный оптометрический бизнес, он работает оптометристом, а она занимается организационными делами. Даже Джордж – он переехал в Портленд, Орегон, стал там совладельцем кафе на колесах и пока что не женился – внушал, похоже, Йозефу некую гордость хотя бы тем, что жизнь Джорджа казалась ему немного таинственной.
– Так что, видишь, у всех все неплохо. Мне повезло в этом смысле, – сказал Йозеф.
