– Для чего ты приехала?
– Повидаться с тобой, конечно.
– И только?
– С кем же еще? Больше мне и не с кем встречаться в этой стране.
– А твои тети-бабушки? Они… существуют?
– Ушли к своему Богу.
– Когда это случилось?
– То ли девять, то ли десять лет назад, – сказала Жуюй. – Не надо смотреть на меня так. Я знаю, какой неблагодарной тебе кажусь. Мне, должна заметить, сообщали уже постфактум. Нет, я не приехала ни на одни, ни на другие похороны.
– Типичное для тебя поведение.
Жуюй открыла было рот, словно хотела ответить, но затем великодушно улыбнулась. Боян извинился за недружелюбный тон.
– Не надо извиняться, – сказала она. – Я ровно такая бессердечная, какой все меня считают. Хотя, если бы я приехала к тетям, им это не понравилось бы. Они ведь отреклись от меня, когда я вышла замуж, чтобы уехать.
– Почему?
– Я оказалась не такой, как они хотели, и к тому же они узнали, что их младший брат жив-здоров на Тайване, что у него большая семья – дети, внуки. Так что все удачно.
– Для кого?
– Для них, да и для меня тоже, – сказала она. – Да, они растили меня не для того, чтобы я стала чьей-то женой, и не для того, чтобы восставала против Божьей воли, говоря о самоубийстве. Но, с другой стороны, они неожиданно нашли брата, так что, думаю, под конец они были вполне счастливы. Может быть, их Бог увидел, какие жертвы они принесли, пока растили меня, и даровал им кое-что получше, чем я. Кто знает? Может быть, они сказали друг другу, что у Бога другие планы на мой счет и правильнее всего им будет умыть руки.
Боян поерзал. Когда-то он очень хотел расспросить Жуюй про ее теть-бабушек, но он был тогда очень юн и не нашел в себе то ли храбрости, то ли нужных слов, а теперь эти женщины были всего лишь эпизодом ее жизни, двумя именами. А если спросить о бывших мужьях – пожмет плечами и скажет, что не может сообщить ничего интересного? Что, все в ее жизни обречены на такой финал? Он сам разве не в таком же положении? Он яростно запротестовал: нет, она не приехала бы повидаться с ним, если бы он уже превратился в окаменелость.
– Тебе, похоже, не по себе, – сказала Жуюй. – Давай что-нибудь закажем, а то несчастная девушка весь вечер там простоит.
Он проигнорировал ее предложение.
– Ты… любила их?
– Теть-бабушек?
– Да, – сказал он. – Они тебя любили?
– Боюсь, они не были на это способны. Не думаю, что они любили меня больше, чем поросенка, которого растят для жертвоприношения. Что, по-твоему, я к ним несправедлива? Ладно, беру эти слова обратно. Может быть, они любили меня на свой непонятный мне лад. Что касается меня, я не имела, кроме них, другой семьи, но они не так меня воспитали, чтобы любить их или еще кого-либо из смертных.
– Трудное, должно быть, положение.
– Я бы сказала – лучшего положения ни для кого и быть не может.
– Ты правда так думаешь? – спросил Боян, глядя ей в глаза.
Она не отвела взгляда.
– По крайней мере хочу в это верить.
– Тебе не приходило в голову, что это неестественно?
Неестественно – слово из лексикона Сычжо, но что он мог призвать себе на помощь, как не ее молодое своеволие?
– В моей жизни, – сказала Жуюй, – нет ничего естественного.
– И в возвращении сюда? – спросил он.
– По правде говоря – хочешь верь, хочешь нет, – возвращение сюда кажется мне самым естественным, что со мной было.
– Ты приехала из-за смерти сестры Шаоай?
На мгновение взгляд Жуюй сделался странно рассредоточенным.
– Нет, – сказала она. – Тогда я приехала бы раньше, к погребению.
– Урна с ее прахом еще не похоронена.
– Почему?
– Не знаю. Видимо, Тетя еще не готова.
– Как она?
– Могу свозить тебя к ней сегодня, – сказал он. – Или завтра. Или когда угодно.
– Я думаю, нам пора уже заказать, – сказала Жуюй и, наклонившись, постучала по стеклу.
Официантка тут же вошла. Жуюй, не спрашивая Бояна ни о чем, заказала еду на двоих.
– Почему ты поменяла тему? – спросил Боян, глядя, как за официанткой закрывается дверь. – Не захотела слушать, как Тетя мучилась все эти годы?
– Я не видела в этом мире никого, кто не мучился бы, – сказала Жуюй.
– Не слишком сердечные слова, – заметил Боян.
– Но верные. Ты подразумеваешь, что я ответственна за Тетины мучения и мне должно быть совестно. Но дело в том, что, если бы не эти мучения, были бы другие. Если бы Шаоай не заболела, Тете все равно было бы плохо из-за нее.
– Шаоай не заболела. Ее отравили.
Жуюй молчала с застывшим лицом – такое лицо было Бояну лучше знакомо.
– Что? Тебе не нравится, что я напомнил про этот факт?
Жуюй обратила взгляд на Бояна, и впервые ее облик выразил смущение.
– Каких слов ты от меня ждешь?
– Это ты отравила Шаоай?
– Это все, что ты хочешь знать?
– Я бы сказал – это все хотели знать, – промолвил Боян. – Я хотел знать постоянно и теперь хочу.
– Кто – все?
– Я, мои родители, Тетя, Дядя, соседи.
– И Можань?
Боян уже некоторое время задавался вопросом, когда и как это произойдет, – сам он упомянуть Можань не отваживался.
– Думаю, она тоже хотела бы знать, – сказал он.
– Как она сейчас? Где она?
– Не знаю.
– Ты не поддерживаешь с ней связь?
– Ровно такую же, как с тобой, но от нее ни разу ничего не было.
– Тебе не любопытно, как она? А ее родители живы?
– Да, но я никогда их про нее не спрашивал. Не один год прошел с нашего с ними последнего разговора.
– Почему так?
– Она имеет право держаться в стороне.
Жуюй улыбнулась.
– Печально для нее.
– Почему?
– Если бы она значила для тебя больше, ты бы ее нашел, – сказала Жуюй. – Мы не в таком мире живем, где человек может вечно прятаться.
– Возможно, у меня есть причины не искать ее.
– Потому-то мне за нее и печально.
– Почему?
– Ведь она была по уши в тебя влюблена, разве не так?
– Подростковая влюбленность – дело обычное. Но это не причина, чтобы я оставался в ее мире, – сказал Боян.
– Помню, Шаоай однажды сказала, что Можань еще дитя, – промолвила Жуюй, и ее лицо затуманилось. – Бедное дитя.
