Еще долго говорил Бенедикт – то пылко и страстно, то с холодной иронией, то кротко и нежно. Напугав женщин и растрогав их, он окончательно подчинил себе волю обеих. Ему удалось полностью покорить их, и к моменту расставания он без труда получил все обещания, какие всего час назад обе сочли бы немыслимым ему дать.
29
Вот о чем они договорились, на чем порешили.
Луиза уехала в Париж и возвратилась через две недели вместе с сыном. Она убедила мадам Лери ежемесячно брать с нее за пансион определенную сумму. Бенедикт и Валентина поочередно занимались воспитанием Валентина и продолжали видеться почти ежедневно, после захода солнца.
Валентин в свои пятнадцать лет был высоким, стройным белокурым мальчиком. Внешне он походил на Валентину, и характер у него был такой же покладистый и легкий. Уже сейчас его большие голубые глаза глядели с нежностью и лаской, что было главным очарованием его тетки. И улыбка у него была такая же ясная, добрая. Чуть ли не с первого дня он проникся к ней такой любовью, что мать невольно почувствовала ревность.
Был установлен твердый распорядок его занятий: каждое утро он два часа занимался с теткой, которая стремилась привить ему любовь к изящным искусствам. А все остальное время он проводил в домике у оврага. Бенедикт многому учился и с успехом заменил мальчику парижских учителей. Чуть ли не силком он заставил Луизу доверить ему воспитание сына; он чувствовал, что ему хватит мужества и воли посвятить мальчику многие годы своей жизни. Таким образом он как бы отдавал долг Луизе. Он готов был с жаром взяться за свои обязанности, но, когда впервые увидел Валентина, столь похожего и лицом, и характером на Валентину, не говоря уже о том, что у них были одинаковые имена, он почувствовал к мальчику такую привязанность, на какую не считал себя способным. Он принял его в свое сердце и, желая избавить ребенка от долгой ежедневной ходьбы, убедил Луизу поселить Валентина у него в доме. Правда, он пережил немало неприятных минут, когда сестры, под тем предлогом, что им хочется устроить ребенка с большими удобствами, рьяно взялись украшать его жилище. Их трудами через несколько дней домик у оврага превратился в прелестный уголок, как бы созданный для уединенной жизни такой скромной и поэтической натуры, как Бенедикт. Вместо каменных плиток, которые накапливали вредную для здоровья сырость, появился новый деревянный пол, поднятый над землей на несколько футов. Стены обтянули простой темной материей, но зато она была изящно драпирована и образовывала как бы шатер, скрывающий потолочные балки. Простенькая, но крепкая мебель, с умом подобранные книги, несколько гравюр и картин, написанных Валентиной и принесенных из замка, довершали убранство, и, словно по мановению волшебной палочки, под соломенной кровлей хижины Бенедикта возник вдруг изящный рабочий кабинет. Валентина подарила племяннику хорошенького пони местной породы, чтобы мальчик мог по утрам ездить к ней завтракать и заниматься. Садовник из замка привел в порядок маленький садик, разбитый перед хижиной. Грядки с прозаическими овощами он скрыл за виноградными шпалерами; засеял цветами клумбу в окружении травяного ковра, обвил вьюнком и хмелем стены и даже почерневшую соломенную крышу хижины; посадил у входа жимолость и ломонос; расчистил остролист и кустарник в овраге, чтобы в просветы был виден дикий живописный ландшафт. Как человек умный, которого не оглупило даже обучение агрономическим наукам, он пощадил высокий папоротник, лепившийся к скалам, почистил ручеек, оставив замшелые камни и окаймлявший его пурпурный вереск. Словом, жилище Бенедикта стало неузнаваемым. Щедрость Бенедикта и доброта Валентины закрывали любые уста, не позволяя сорваться с них дерзкому намеку. Можно ли было не любить Валентину? В первые дни после приезда племянника, этого живого свидетельства бесчестия его матери, в деревне и среди прислуги в замке начались пересуды. Как ни благожелателен человек по натуре, ему не так-то легко отказаться от столь благоприятного случая позлословить и посудачить. Поэтому ничто не ускользнуло от посторонних глаз – и частые появления Бенедикта в замке, и загадочная уединенная жизнь госпожи де Лансак. Впрочем, старушки, от души ненавидевшие госпожу де Рембо, болтая с соседками, замечали, жалостно вздыхая и подмигивая, что с отъездом графини в замке, мол, все переменилось и знай она, что тут творится, она бы этого не стерпела. Но все эти пересуды разом прекратились, когда в долину нагрянула эпидемия. Валентина, Бенедикт и Луиза самоотверженно ухаживали за недужными, не боясь заразы, помогали людям, ничего не жалея, брали на себя расходы, поддерживали бедняков в нужде, наставляли тех, кто побогаче. В свое время Бенедикт немного изучал медицину, и с помощью кровопусканий и разумно подобранных лекарств он спас многих из своих пациентов. Трогательная забота Луизы и Валентины облегчала предсмертные муки умирающих и уменьшала страдания тех, кому суждено было выжить. Когда эпидемия отступила, никто уже не вспоминал о слухах и домыслах, касающихся милого юноши, переселившегося в их края. Все, что ни делали отныне Валентина, Бенедикт и Луиза, считалось непогрешимо правильным, и если какой-нибудь обыватель из соседнего городка осмелился бы завести о ком-то из них двусмысленный разговор, то любой крестьянин, живущий в радиусе трех лье, задал бы ему трепку. Несладко пришлось одному слишком любопытному прохожему, который от нечего делать вздумал в деревенских кабачках задавать нескромные вопросы насчет этих трех особ.
Но больше всего уверенности придавало им то, что Валентина распустила весь штат лакеев, избавилась от этого дерзкого, неблагодарного и низкого народца, рождавшегося в ливреях, пятнавшего все и вся одним взглядом. Такими слугами охотно окружала себя графиня де Рембо, желавшая иметь под рукой рабов, чтобы безнаказанно их тиранить. После свадьбы Валентина обновила весь штат прислуги и наняла добропорядочных людей из числа тех, кто имел деревенские корни. Прежде чем пойти в услужение к хозяину, они заключали с ним договор по всем правилам, зато служили ему ответственно, не спеша и с охотой, если только так можно выразиться; они отвечали на его приказания: «Ладно, сделаю» или «Что ж, можно», и подчас приводили его в отчаяние, безбожно круша дорогой фарфор. Зато они не способны были украсть ни одного су, хотя, будучи неуклюжими, тяжеловесными по природе, наносили изысканному жилищу непоправимый ущерб. Словом, это были невыносимые, но превосходные люди, обладающие всеми достоинствами патриархального века, которые, благодаря здравому своему смыслу и счастливому своему невежеству, представления не имели о том поспешном и угодливом подхалимстве, какого мы, по обычаю, требуем от челяди. Такие люди исполняют ваше приказание без спешки, но зато уважительно, они еще помнят, что такое долг, ибо долг определяется разумными доводами. Это здоровяки, которые не задумываясь отдерут хлыстом денди, посмевшего их ударить, которые служат вам лишь потому, что питают к вам дружеские чувства, и ничто на свете не помешает вам любить их или проклинать, по сто раз на дню посылая ко всем чертям, но ни за какие блага мира вы не выставите их за дверь.
Старуха маркиза могла бы в какой-то мере помешать планам наших троих друзей. Валентина уже совсем было собралась ей довериться и склонить на свою сторону. Но как раз в это время маркиза чуть было не стала жертвой апоплексического удара. Разум ее и память так помутились, что не стоило и пытаться втолковать ей что-либо. Куда девались ее прежняя подвижность и силы! Она почти не выходила из спальни и, впав в набожность, с каким-то ребяческим пылом с утра до ночи молилась вместе со своей компаньонкой. Вера, всю жизнь бывшая для нее лишь игрой, стала теперь любимым развлечением, правда, маркиза твердила лишь «Отче наш», так как из ее ослабевшей памяти вылетели все прочие молитвы. Итак, во всем доме осталась лишь одна особа, которая могла навредить Валентине, – компаньонка старухи маркизы. Но коварная и алчная мадемуазель Божон стремилась лишь к одному – ловко обвести свою хозяйку вокруг пальца и прикарманивать все, что только попадалось под руку. Валентина, зорко следившая за тем, чтобы Божон не употребляла во зло свою власть над бабушкой, вскоре убедилась, что компаньонка вполне заслужила право на эти поборы, ухаживая за старушкой заботливо и усердно. Валентина полностью ей доверяла, за что компаньонка была ей глубоко признательна. Госпожа де Рембо, до которой время от времени доходили слухи о дочери (как бы ни изощрялись люди, ничто не может оставаться в полной тайне), написала мадемуазель Божон письмо, желая узнать, можно ли верить всем этим пересудам. Графиня весьма рассчитывала на мадемуазель Божон, которая не очень-то жаловала Валентину и всегда была не прочь оклеветать ее. Но милейшая Божон в послании, весьма примечательном как по стилю, так и по орфографии, поспешила успокоить свою адресатку и уверила, что никогда и не слыхивала о таких странных вещах, что все это, бесспорно, выдумали сплетники из окрестных городков. Компаньонка собиралась удалиться на покой сразу же после кончины старой маркизы, поэтому мало опасалась гнева графини, надеясь покинуть замок с туго набитой мошной.
