Подавшись назад, Коул бросил взгляд на город. Из таверны «Передохнем у Черного Властелина» поднимался густой черный дым. Шахтеры и Бешеные Псы выбегали из таверны, и те и другие — с кровавыми ранами, некоторые с трудом держались на ногах. Корвак спорил с Прайэмом и его Белыми Плащами, явно требуя, чтобы они помогли усмирить шахтеров. Пока Коул наблюдал, к Бешеным Псам прибыло подкрепление, и они стали окружать горняков. Положение осложнялось тем, что пламя, которое пожирало таверну, перекинулось на соседнее здание.
Коул уже собирался повернуться к Танатесу и сообщить, что собирается назад, помочь шахтерам, когда заметил три белые вспышки, которые неслись по Заброшенному краю, направляясь к ним. Увидев это, он вздрогнул от страха.
— Троица! — воскликнул он. — Троица на подходе!
Танатес повернулся в то самое мгновение, когда к ним приблизились три служительницы. С минуту они смотрели на двух мужчин, спокойные, как озеро в безветрие, на фарфоровых лицах — ни малейшего признака напряжения. Казалось, они почти не дышат.
— Ты смеешь красть у Хозяйки? — произнесла без всякого выражения одна из бледных женщин. По ее подбородку струилось что–то темное, оставляя пятна на верхней части платья, словно она недавно чем–то или кем–то питалась. — Эта земля и вся магия, заключенная в ней, — собственность Белой Госпожи. Наказание за воровство — смерть.
Танатес стиснул челюсти.
— Я обманывал смерть пять сотен лет. Теперь ты меня не остановишь, тварь. Сейчас, когда я так близок к тому, чтобы открыть правду.
— Единственная правда, которую ты откроешь, — это хладная неизбежность могилы.
Коул услышал, как сердце чародея забилось быстрее, но от трех служительниц не исходило никаких звуков. Почти, как если бы они были мертвы, как шаркуны в карьере.
И тут его осенило.
Он вышел из–под прикрытия бункера и поднял руки вверх.
— Я приказываю вам, — громко, нараспев произнес он, — покиньте это место! — Он выжидательно смотрел, как три пары бесцветных глаз повернулись от Танатеса к нему. Шли секунды, и ничего не происходило. Почувствовав себя несколько по- дурацки, он решил попытаться еще раз: — Я сказал, вернитесь, мертвые существа!
Служительницы переглянулись. Коул нахмурился и медленно опустил руки. Что–то пошло не по плану. Он уже собирался повернуться к Танатесу и спросить чародея, почему его силы больше не действуют, когда ближайшая служительница внезапно бросилась к нему. Коул был быстрым, но она — гораздо быстрее, и, возясь с Проклятием Мага, он понял, что через мгновение станет покойником.
Но тут возникла вспышка и тошнотворно засмердело горящее гнилое мясо, а бледная женщина оказалась на земле, ее совершенная алебастровая плоть почернела и обуглилась.
Несмотря на жуткие раны, она каким–то образом смогла подняться на ноги, странно подергиваясь. Танатес послал другую ревущую волну магической энергии в ее сестер, но они с невероятным проворством увернулись, и заряд энергии рассеялся в ночи, не причинив вреда.
— Уходи! — рявкнул чародей Коулу. — Помоги избавиться от Бешеных Псов. И от Белых Плащей тоже, если придется, они невольники этих существ, и смерть станет для них избавлением. Если я не вернусь к утру, ищи меня на Роге.
В воздухе возникло мерцание, раздался треск, словно что–то порвалось, и Танатес исчез… чтобы появиться в сотне ярдах отсюда. Потом он опять исчез, а затем появился вновь и вновь, удаляясь мерцающим пунктиром, Троица бросилась в погоню, и в конце концов и чародей, и его преследователи скрылись из виду, поглощенные Заброшенным краем.
Коул опустил глаза на свои трясущиеся руки. Может, он и соприкоснувшийся с богом, но без вмешательства чародея был бы уже мертв. Не стоит позволять себе чрезмерную уверенность в новых способностях. Он уже совершал прежде подобную ошибку, и это всегда возвращалось рикошетом и впивалось ему в задницу.
Он поспешил назад, в Новую Страду. Шахтеры и Бешеные Псы сцепились в ожесточенной схватке на улицах, а вокруг них повсюду горел город. Заключенные швырялись чем попало в нападавших, в то время как Вольные люди носились в этом хаосе взад и вперед, съежившись от ужаса или тщетно пытаясь погасить пожар. Заметив Деркина, Коул направился к нему, но на его пути внезапно появился Бешеный Пес и замахнулся на него окровавленным мечом. Коул нырнул под клинок и всадил Проклятие Мага в грудь противнику. Он почувствовал, как клинок всасывал его жизненную силу, пока тот умирал, и мгновением позже волна энергии хлынула в его тело. Это возбуждало. Возбуждало, и ужасало, и было очень неправильно. Выдернув Проклятие Мага, он с отвращением позволил трупу шмякнуться наземь.
— Деркин! — позвал он. — Деркин, я здесь!
Трупосек поднял взгляд, и Коул увидел, что в его глазах блестят слезы.
— Они закололи мою маму, — проговорил коротышка. — Пришли Бешеные Псы, и она открыла им дверь, а они ее закололи.
Коул ощутил пустоту в груди. Деркин этого не заслуживал. Возможно, он — самый добрый и бескорыстный человек из всех, кого когда–либо встречал Коул. То, что он безобразен и расчленяет трупы, чтобы заработать на жизнь, не имеет никакого значения. Деркин — его друг.
— Она еще жива? — в отчаянии спросил Коул.
— Едва дышит. Я не… я не знаю, как остановить это кровотечение…
— Пошли, — рявкнул Коул.
Он бросился в сторону хижины Деркина, огибая группы вопящих людей и груды горящих обломков. Даварус обнаружил мать друга в луже крови на полу кухни. Она улыбнулась ему, обнажив красные зубы, когда он опустился на колени и осмотрел рану в боку. Она была глубокой, Бешеный Пес всадил ей меч в печень.
— Она умрет, — произнес Деркин, всхлипывая.
Коул положил руку на рану и закрыл глаза. Он сам не понимал, что делает, но знал, что должен попытаться что–то предпринять. Танатес сказал ему, что часть сущности Похитителя живет в нем и питается смертью. Если он смог вобрать в себя жизненную силу человека, то, наверное, сможет и отдать ее. Юноша сосредоточился, направляя жизненную энергию только что убитого им человека в тело матери Деркина. Сначала ничего не происходило, и он опасался, что в конце концов будет выглядеть дураком, но затем охнул, ощутив, как внезапно ослабел. Посмотрев на свои руки, он увидел, как его кожа бледнеет прямо на глазах. Он становился хрупким, его тело съеживалось, а дыхание стало затрудненным. Похоже, давать жизнь гораздо труднее, чем забирать ее. У Даваруса закружилась голова, он чувствовал, что вот–вот потеряет сознание, и тут Деркин, стоявший у него за спиной, положил руку ему на плечо и пожал его.
— Ты сделал это, — прохрипел он со слезами в голосе, — ты спас ее.
— Деточка? — воскликнула мама Деркина, и ее голос прозвучал гораздо увереннее. Она зашевелилась под рукой Коула, и когда он наконец открыл глаза, то увидел, что ее рана затянулась.
— Мама! — крикнул Деркин.
Подобравшись к ней, коротышка обнял ее, по его щекам градом катились слезы.
