Таким образом, после пасхальных каникул Сартр возобновил свои уроки и занялся поисками политических контактов. Он встретился с бывшими учениками, у него состоялась встреча с Мерло-Понти, прошедшим войну в качестве лейтенанта пехоты. Тот готовил диссертацию на тему способности восприятия, знал в Эколь Нормаль резко антинемецких конкурсантов на замещение должности преподавателя, в числе прочих Кюзена и Дезанти, интересовавшихся одновременно феноменологией и марксизмом. Как-то во второй половине дня состоялось первое наше собрание в моем номере в отеле «Мистраль», где я снова поселилась. Присутствовали Кюзен, Дезанти, три или четыре их друга, Бост, Жан Пуйон, Мерло-Понти, Сартр и я. Дезанти с веселой свирепостью предложил организовать индивидуальные покушения, например, на Деа. Однако никто из нас не чувствовал себя в силе мастерить бомбы или бросать гранаты. Кроме вербовки, основная наша деятельность состояла пока в сборе сведений и их распространении с помощью бюллетеней и листовок. Довольно скоро мы узнали, что существует много групп, аналогичных нашей. И хотя руководители «Пятиугольника» были представителями правых сил, Сартр связался с ними; он вступил в переговоры с одним из своих юношеских товарищей, Альфредом Пероном, преподавателем английского, который собирал сведения для Англии. Несколько раз он встречался с Кавайесом, который основал в Клермоне движение «Вторая колонна» и постоянно ездил из Оверни в Париж. Я сопровождала Сартра во время одной из таких встреч в «Клозри де Лила»: обычно именно там или в саду Малого Люксембургского дворца Кавайес назначал свои встречи. У всех таких группировок были общие черты: прежде всего ограниченный численный состав и неосмотрительность их участников. Свои собрания мы проводили в гостиничных номерах, в институтских комнатах, где стены могли иметь уши. Бост таскал по улицам ротатор, Пуйон носил набитый листовками портфель.
Кроме установления контактов и нашей информационной работы, у нас была далекая цель: мы полагали, что надо готовиться к будущему. Если демократические силы победят, левым понадобится новая доктрина: мы должны были с помощью согласованной совокупности размышлений, дискуссий, исследований создать ее. Суть нашей программы заключалась в двух словах — согласование которых, однако, выявляло серьезные проблемы, — они-то и стали названием нашего движения: «Социализм и свобода». Однако, рассматривая возможность поражения, Сартр сообщил в нашем первом бюллетене, что если Германия выиграет войну, то нашей задачей будет заставить ее проиграть мир. В самом деле, у нас практически не было никакого объективного основания верить в победу. «Война в пустыне» обернулась преимуществом «оси»; немецкие войска под командованием Роммеля и итальянцы дошли до Мерса-Матруха в Египте. Итальянцы держали всю Грецию; изгнанные с Балкан, англичане не имели больше в Европе никакой базы. Коллаборационисты торжествовали. Усиливались антисемитские гонения. Отныне евреям запрещено было владеть, управлять, распоряжаться любым предприятием; Виши предписало им зарегистрироваться и ввело для студентов дискриминационные ограничения. Тысячи иностранных евреев были интернированы в лагерь Питивье, и началась их депортация в Германию. Чтобы оправдать эти меры, пропаганда рейха показывала в кинотеатрах «Еврея Зюсса». Мне говорили, что залы, где демонстрировался фильм, были пустыми, как многие парижане, я не ходила смотреть никаких немецких фильмов. Мы хотели сохранять надежду, но перспективы казались мрачными.
Тем не менее мы смеялись от души, узнав, что Рудольф Гесс неожиданно прилетел в Англию; усилие немцев представить в ином свете эту историю, их провал, когда обнаружилась правда, два-три дня развлекали нас. А затем пошли слухи: рейхсвер пытался будто бы осуществить высадку десанта на английских берегах, но был отброшен; рассказывали, что в госпиталях видели ужасно обгоревших немецких раненых. В любом случае Гитлер блефовал, когда год назад предвещал неминуемую оккупацию Англии. В июне он напал на СССР. Можно было опасаться, что ему удастся новая «молниеносная война», Красная армия была оттеснена, линия Сталина прорвана, Киев взят, Ленинград осажден. Однако, учитывая размеры страны, подавить СССР будет, безусловно, не так легко, как Польшу или Францию; если он продержится несколько месяцев, знаменитая русская зима одолеет немцев, как она победила Наполеона.
Во Франции вступление в войну СССР повлекло создание «Легиона французских добровольцев» под руководством Деа, Делонкля и прочих бывших кагуляров; это трагическим образом внесло ясность в ситуацию с коммунистами. С давних пор пресса обвиняла их в англофильстве и даже в голлизме, ни для кого не было секретом, что они тайно организовывали Сопротивление, теперь, когда двусмысленность была устранена, они становились открытыми врагами; в парижском районе сразу же арестовали двенадцать сотен коммунистов.
Именно в ту пору на парижских стенах, на фаянсе метро начали появляться буквы V, символ английской победы; не способные остановить их быстрое распространение, немцы нанесли ответный удар, присвоив себе девиз Victoria и размещая буквы V по всему городу, в частности, на фронтоне Палаты депутатов и на Эйфелевой башне. Голлистская эмблема — Лотарингский крест — тоже получила широкое распространение.
Сартр снова принялся за работу; собираясь писать философское произведение, которое он разрабатывал в Эльзасе, а потом в лагере, пока что он заканчивал «Возмужание». Один старый журналист по имени Деланж, внушавший Сартру доверие, предложил ему вести литературную хронику в еженедельнике «Комёдиа», который должен был возродиться под его руководством; это издание, посвященное исключительно литературе и искусству, не подлежало никакому немецкому контролю, утверждал он. Сартр согласился. Только что вышел перевод «Моби Дика», и ему хотелось поговорить об этой необычайной книге, он посвятил ей свою первую статью. Она же стала и последней, поскольку после выхода номера Сартр понял, что «Комёдиа» оказалась гораздо менее независимой, чем говорил и, безусловно, надеялся Деланж. Впрочем, ему удалось-таки придать своему изданию звучание, резко отличавшееся от тона остальной прессы; он протестовал против доносов, которым предавалась «Жё сюи парту»; он защищал произведения, которые противостояли фашистским ценностям и вишистскому морализму. Тем не менее первое правило, которому следовали сопротивляющиеся интеллектуалы, состояло в том, что они не должны были писать в газетах оккупированной зоны.
После возвращения Сартра сердцем я успокоилась, однако все было совсем не так, как раньше. Произошедшие события меня изменили; то, что Сартр называл прежде моей «шизофренией», распалось под ударами разоблачений, навязанных реальностью. Я наконец признала, что моя жизнь была не историей, которую я сама себе рассказывала, а компромиссом между миром и мною; по той же причине препятствия и неудачи перестали казаться мне несправедливостью; следовало не возмущаться ими, а искать способ их обойти, либо с ними справиться; я знала, что мне, возможно, предстоят трудные времена, быть может, я их не переживу, они поглотят меня; эта мысль меня не возмущала. Такого рода отречение даровало мне беспечность, которой я никогда не знала. Я радовалась весне, лету; я заканчивала свой роман; я делала заметки для другой книги.
Иногда мы ходили в театр, не слишком удачно; Маргерит Жамуа была совсем не убедительна в роли «укрощенной строптивой», и «Пишущая машинка» Кокто оказалась хуже других его пьес. В «Жё сюи парту» Лобро грубо оскорбил Кокто, Маре набил ему морду, чему мы были очень рады. Маргарити — два бывших участника группы «Октябрь» — поставили «Честерфоли», вдохновенность и некоторые номера которого с грустью воскрешали последние довоенные времена, там вновь появлялся Деньо в роли музыканта-бородача и уличного торговца. На стадионе Ролан-Гарро Барро поставил «Просительницу» на музыку Онеггера в декорациях Лабисса. Костюмы создавались по рисункам М.-Э. Дасте, актеры были в масках и на котурнах; много массовых сцен. Драме предшествовала короткая пьеса Обея — «Восемьсот метров» — во славу спорта, невыразительная, но позволявшая оценить телосложение Барро, Кюни, Дюфило, Лежантиля и красоту Жана Маре. Это в связи с «Просительницами» у Сартра зародился проект написать пьесу. Там играли две Ольги. Барро их любил, и во время репетиций они спросили его, что надо сделать, чтобы получить наконец возможность сыграть настоящую роль. «Лучший способ — это чтобы кто-то написал пьесу для вас», — ответил он. И Сартр подумал: «А почему не я?» В лагере он сочинил и поставил пьесу «Бариона»; внешним сюжетом этой «мистерии» было рождение Христа; на самом деле в драме говорилось об оккупации Палестины римлянами, и пленные не обманывались: в рождественскую ночь они аплодировали приглашению к сопротивлению. Вот он, настоящий театр, думал Сартр: призыв к публике, с которой ты связан общностью ситуации. Такая общность объединяла всех французов, которых немцы и Виши ежедневно призывали к раскаянию и покорности: можно было найти способ говорить им о восстании, о свободе. Он стал искать интригу, сдержанную и вместе с тем прозрачную.
