Ночью разразилась гроза; утром флаг со свастикой все еще оставался на месте. Я вышла вместе с Сартром; в воздухе ощущалась нервозность. Говорили, что дивизия Леклерка находится всего в шести километрах от Парижа; во всех окнах появились трехцветные флаги и флажки; между тем на перекрестке Бюси стреляли по домохозяйкам, делавшим покупки. ФФИ окружили дом на улице Сены и схватили группу японцев, расположившихся на крыше. Весь день мы бродили по кварталу. Около четырех часов машины с громкоговорителями проехали по бульвару, официально сообщив, что сражение прекратилось: немцам дали уйти из Парижа, а они вернули нам некоторое число пленных. Однако люди рассказывали, что в стороне Гобеленов, на площади Италии и в других кварталах стреляют. Вечером неуверенная толпа слонялась по площади Сен-Жермен-де-Пре. Какая-то довольно пожилая женщина изнуренного вида, которая шла, толкая велосипед, остановила нас: «При первом выстреле немцы обстреляют Париж, пушки уже нацелены. Распространите новость». Она двинулась дальше, усталым голосом повторяя свое послание. Была ли она агентом пятой колонны или же просто сбитой с толку горожанкой? Никто не обращал на нее внимания. Между тем ее мрачное пророчество соответствовало зыбкости этого дня: еще много чего могло произойти.
На другой день Сартр вернулся во Французский театр, а я пошла к Лейрисам. Мишель присоединился к своей группе в Музее Человека. Зетту и одну из ее подруг я нашла в столовой на улице Сент-Андре-дез-Ар, где они готовили еду для ФФИ. Сражения возобновились. Утро казалось мирным; на берегах Сены видны были рыбаки с удочками и молодые люди, которые загорали в купальниках; но ФФИ прятались за балюстрадой набережных, сказала мне Зетта, другие — в соседних зданиях и еще на площади Сен-Мишель, на лестницах подземного вокзала. Под окном проехал немецкий грузовик; два молоденьких белокурых солдата стояли с автоматами в руках; в двадцати метрах отсюда их подстерегала смерть, хотелось крикнуть им: «Осторожнее!» Прозвучала очередь, и они упали. ФФИ на велосипедах объезжали набережную; они обращались к невидимым бойцам: «У вас есть боеприпасы?» Потом мы снова увидели проезжающие немецкие грузовики и бронеавтомобили. Подруга Зетты то приходила, то уходила. От нее мы узнали, что восставшие заняли Центральный рынок, Восточный вокзал, телефонные станции; они захватили типографии и оставленные коллаборационистской прессой помещения: на улицах продавали газеты «Комба», «Либерасьон». Она сообщила нам и более тревожный слух: приближаются немецкие танки, они собираются обстреливать здания на набережной; Зетту это не взволновало, и действительно, ничего не случилось. В конце дня я ее оставила; я решила обосноваться в отеле «Шаплен», поскольку улица Сены и правда была опасной: каждый раз, выезжая из Сената, немецкие бронеавтомобили обстреливали ее. Я все-таки хотела зайти на прежнее место, чтобы взять кое-какие вещи и немного картошки, но моя экспедиция затянулась; на углу улицы Сент-Андре-дез-Ар виднелись лужицы крови, всюду хлопали пули. ФФИ останавливали прохожих: «Подождите», потом вдруг кричали: «Проходите!», и люди торопливо пересекали улицу.
На следующий день у Сартра была назначена встреча с Камю, который обосновался на улице Реамюр в помещении «Пари-Суар»: он руководил газетой «Комба». После полудня мы пешком спустились к Сене. На маленьких улочках ребятишки играли в классы, люди прогуливались с беспечным видом; мы вышли на набережную и замерли: на тротуаре и на проезжей части было безлюдно, свистели пули; перед нами простиралась no mans land, откуда ушла жизнь. Мы бегом пересекли ее, на мосту прохожие наклонялись, прячась за парапетом. На правом берегу не было ни души, однако чуть подальше квартал наслаждался миром, освобождение состоялось. Мы обогнули дом 11 по улице Реамюр и позвонили у служебного входа, который охраняли молодые ребята, вооруженные автоматами. Сверху донизу во всем здании царили страшный беспорядок и огромная радость. Камю ликовал. Он попросил Сартра написать очерк об этих днях. Мы вернулись на левый берег; на площади Сен-Жермен-де-Пре, на бульваре мужчины возводили баррикаду; я встретила Франсиса Вентенона с ружьем через плечо, с красным платком, повязанным вокруг шеи, — бесподобного. По бульвару Монпарнас сновали связные на велосипедах; они призывали прохожих строить баррикады, указывая им места сбора. Время от времени танк или набитый эсэсовцами бронеавтомобиль проезжали по бульвару Распай, где проходили также машины Красного Креста, заполненные ранеными. Где-то грохотала пушка. Меня снова охватила тревога: почему медлят союзные войска? Не станут ли немцы обстреливать Париж? Что будет завтра?
Наутро город выглядел спокойно. Мы пошли обедать к Салакру на авеню Фош; с крыши расположенного напротив них здания стреляли, и пули поцарапали стены гостиной. Мы пообедали в одной из комнат, выходивших во двор. За кофе Салакру с Сартром осторожно пробрались в гостиную, чтобы включить радиоприемник: слышались выстрелы, в то время как Би-би-си торжественно объявляло, что сражения кончились, освобождение Парижа завершилось.
Сартр вместе с Салакру снова отправились в «Комеди Франсез», где находился Национальный театральный комитет; он провел там ночь и следующий день, а я тем временем шагала по Парижу; все время надо было искать где-то пропитание, возможно, также мне предстояло передать Камю первую часть очерка Сартра. Я помню странное и обжигающее безмолвие улиц, которые все еще патрулировали бронеавтомобили и где иногда свистела пуля. Особенно упорный стрелок держал под огнем улицу дю Фур; люди пересекали ее бегом, в перерывах между двумя очередями. Вечером я ужинала в отеле «Шаплен» двумя картофелинами вместе с Ольгой, Вандой, Бостом и Лизой. Велосипедисты кричали, что дивизия Леклерка прибыла на площадь Ратуши. Мы бросились на перекресток Монпарнаса; со всех улиц сбегались люди. Прогремела пушка, зазвонили парижские колокола, все здания озарились светом. Кто-то запалил радостный костер на проезжей части; мы все взялись за руки и с песнями стали кружить вокруг него. Внезапно какой-то голос подал сигнал тревоги: «Танки!» Немецкий танк спускался с улицы Данфер-Рошро. Все разошлись по домам, а мы еще долгое время оставались во дворе отеля, разговаривая с другими постояльцами. «Если они должны взорвать Париж, то это случится сегодня ночью», — сказала какая-то женщина.
В шесть часов утра я бегом поднялась по бульвару Распай: дивизия Леклерка проходила по авеню д'Орлеан, и, сгрудившись на тротуарах, ее приветствовала огромная толпа. На улице Данфер-Рошро группа сироток, украшенных трехцветными кокардами, размахивала маленькими флажками; у дверей клиники Марии-Терезы выставили кресла больных золотухой. Время от времени звучал выстрел: стрелок на крышах не унимался; кто-то падал, его уносили, но случившееся никого не волновало: энтузиазм гасил страх.
Весь день вместе с Сартром я шагала по украшенному флагами Парижу, смотрела на женщин, одетых в самые красивые наряды и бросавшихся на шею солдатам; на верху Эйфелевой башни тоже развевалось знамя. Какое смятение в моем сердце! Так редко бывает, чтобы все соответствовало долго ожидаемой радости: мне выпала такая удача. Нам встречались знакомые люди, хмурившие брови: «Теперь-то и начнутся трудности: мы еще такое увидим!» Мне было их жаль, это ликование ускользало от них, потому что они не умели к нему стремиться. Мы обольщались не больше, чем они, но что бы ни произошло потом, ничто не отнимает у меня этих мгновений: ничто и не отняло их; они сияют в моем прошлом с ослепительной яркостью, не потускневшей от времени.
