Как могла катастрофа сказаться положительно на экономическом росте? Ответ очень прост: принудительная коллективизация заставила людей уйти из деревни и искать работу в промышленном секторе. В условиях «мирной коллективизации» численность городского населения достигла бы только 48 млн к 1939 г., в отличие от 58,5 млн человек, что стало возможным лишь в условиях принудительной коллективизации, при этом объем промышленных трудовых ресурсов составил бы 33 млн вместо реальных 40 млн человек. Таким образом правомерно утверждать, что коллективизация ускорила темпы экономического роста по сравнению с вариантом сохранения нэпа за счет роста масштабов сельско-городской миграции.
Таблица 9.3. Прогнозный уровень занятости в городском/промышленном секторах (в млн человек)
Однако следует отметить, что обе эти модели обеспечили бы более высокие темпы роста, чем организация промышленности по капиталистическому типу. Почему так? Миграционные процессы уже не могут объяснить этого феномена, поскольку смоделированные траектории изменений сельского и городского населения при нэпе и при капиталистической экономике очень схожи. Разница заключается в уровне занятости городского населения (табл. 9.3). Политика мягких бюджетных ограничений предполагала, что в имитационных моделях нэпа все трудоспособное население было обеспечено работой, в то время как при капиталистических трудовых отношениях примерно 1/4 оставалась безработной. Как уже отмечалось в предыдущей главе, предельный продукт труда этих дополнительных работников был низким, однако он все же обладал положительным значением, то есть прирост трудовых ресурсов внес значительный вклад в повышение производительности и увеличение инвестиций.
Таким образом, мобилизация избыточной части сельского населения проявлялась в двух аспектах. С одной стороны, усиление миграции из деревни в город помогало задействовать безработное сельское население в промышленном производстве, с другой — этих новых работников следовало обеспечить рабочими местами. Мягкая бюджетная политика позволяла экономике — как в условиях нэпа, так и в условиях коллективизации — выполнять вторую функцию лучше, чем это было доступно капиталистической системе. Следовательно, обе модели экономического развития по уровню промышленной выработки, потребления и инвестиций превосходили вероятные достижения капиталистического механизма. Террор принудительной коллективизации обеспечил более эффективную реализацию первой функции в советской экономике по сравнению с моделью нэпа, а также обусловил незначительное превосходство коллективизированной экономики.
Заключение
Концепция мобилизации трудовых ресурсов объединяет различные аспекты дискуссий о коллективизации. Основной причиной отсталости советской экономики 1920-х гг. являлся недостаток капитала — решением стала переквалификация крестьян в строителей и механиков. Разумную интерпретацию этого процесса предлагает экономическая модель Нурксе (1953): накопление посредством перераспределения избыточной сельскохозяйственной рабочей силы. Преимущество коллективизации — особенно принудительной коллективизации — по сравнению с прочими системами заключалось в максимизации роста сельско-городской миграции. Обязательные государственные закупки зерна у крестьян позволяли обеспечить продовольствием новых работников промышленности. При этом если провести правильный расчет, то подобную форму сбыта товаров можно рассматривать как форму перемещения капитала. Такова была логика Преображенского, и эта логика сработала.
Кроме того, данная глава объясняет, почему политика нэпа также подходила для экономического развития страны. Сельскохозяйственные продажи в условиях нэпа могли достичь того же уровня, который был характерен для периода коллективизации. Не менее высоким был бы и уровень миграции населения в города. Имитационные модели экономики нэпа предполагают мягкие бюджетные ограничения и дают этой системе весьма серьезное преимущество над капиталистической экономикой в отношении создания городских/ промышленных рабочих мест. Таким образом, если бы индустриализация проводилась в рамках нэпа, то именно высокий темп создания рабочих мест обеспечил бы необходимый уровень успешного экономического развития.
Часть третья. После Сталина
Глава десятая. «Критический возраст» советской системы
В ходе Второй мировой войны СССР понес поистине колоссальные человеческие и материальные потери: ВВП и численность населения сократились почти на одну пятую
[132]. Довоенный уровень ВВП восстановился только к 1948 г. Было вычеркнуто почти целое десятилетие экономического роста.
В середине 1950-х гг. довоенный вектор развития восстановился, так как власти с удвоенной энергией стали воплощать в жизнь экономическую стратегию Фельдмана, то есть наращивать объемы сектора производства инвестиционных товаров. Уровень капиталовложений вырос с 22 % от объема ВВП в 1950 г. до почти 39 % в 1980 г.
[133] Несмотря на то что составляющая личного потребления ВВП понизилась с 60 % до 54 %, экономика достигла такого масштаба расширения, что общий объем потребления увеличился в 3,5 раза, а потребление на душу населения росло на 2,9 % в год
[134]. Конечно, американский образ жизни для советских людей оставался недостижимой мечтой, однако улучшения были существенными, и значительная часть населения достигла уровня жизни, который был выше, чем тот, что был доступен рабочему классу и крестьянам во многих менее развитых странах. Стратегия Фельдмана продолжала оправдывать себя.
В 1960-е гг. началось замедление экономического роста, а когда после 1970 г. произошло резкое падение темпов развития, то стало очевидно, что стратегия успеха обернулась дорогой к краху. В 1928–1970 гг. рост ВНП составлял более 5 % в год, но в 1970–1975 гг. этот показатель снизился до 3,7 %, затем в 1975–1980 гг. — до 2,6 % и упал до 2 % в 1980–1985 гг. (табл. 10.1). Быстрые темпы роста d период до 1970 г. были обусловлены исключительным увеличением основного капитала, ростом занятости (особенно в 1930-е гг.) и некоторым расширением посевных площадей. Производительность росла теми же темпами, которые были характерны для периодов бума в истории развития восточноазиатских стран. Источники стремительного роста советской экономики, действительно, имеют много общего с развитием Южной Кореи или Тайваня (Янг. 1995).
