В работе Берлинера (1976b, 437, 444) приводится целый ряд причин, обусловивших, по его мнению, подобный консерватизм в принятии экономических решений. Среди них были и перечисленные далее. Во-первых, научно-исследовательская работа велась на базе институтов, а не предприятий, которые могли бы найти применение новым продуктам и процессам, причем отбор проектов проводился либо непосредственно самим исследовательским институтом, либо руководителями более высокого уровня. Так или иначе, идейными «двигателями» проектов выступали не производственные отделы или подразделения продаж компаний, поэтому эти исследования не имели под собой коммерческого обоснования, а новые технологии, создаваемые в стенах лабораторий, зачастую имели минимальную практическую ценность или же требовали дальнейшей детальной проработки, что препятствовало их немедленному внедрению в производство. Во-вторых, характер ценообразования на новые модели предполагал, что от повышения производительности выигрывали покупатели, а не предприятия, внедряющие новшества в рамках своего производства. В-третьих, поощрение руководящего состава предприятий зависело от выполнения плановых показателей — такой подход совершенно не стимулировал к производственным нововведениям. «Причина заключается в том, что переход на новый продукт или новый производственный процесс всегда подразумевает замедление текущего темпа производства», что ставит под угрозу премирование руководителя за соблюдение норм выработки. Таким образом, нехватку свободного информационного взаимодействия между производителями и конструкторскими бюро невозможно было компенсировать за счет создания производственного отдела в рамках самого предприятия; для руководителя перевод персонала и оборудования, задействованных в научно-исследовательских и опытно-конструкторских работах с финансовой точки зрения был выгоден лишь в том случае, когда этого требовали производственные задачи. Так, например, «Глав-нефтемаш», на долю которого приходилось производство 2/3 нефтедобывающего оборудования в Советском Союзе, принял решение об интеграции своего научно-исследовательского центра в текущий производственный процесс в целях удовлетворения растущего спроса на буровые установки в эпоху реализации брежневских инициатив в нефтегазовой отрасли (Густафсон. 1989, 190).
Несмотря на популярность теории Берлинера о системе стимулов в сфере исследований и разработок, возникал ряд вопросов к его аргументации
[143]. Во-первых, следовало определить временные рамки. Советские исследовательские и проектные институты, а также сформированные ими мотивации имели устойчивый характер, не менялись десятилетиями, то есть к 1970-м гг. в этой области не произошло каких-либо серьезных изменений. Как отмечают в своей работе Истерли и Фишер (1995), если изменений не наблюдалось, то неправомерно было бы приводить подобный аргумент для объяснения резкого падения производительности.
Во-вторых, отрицательная мотивация к инновационному развитию могла оказаться не столь сильной, как это принято считать. Теория Берлинера предполагает, что разработка новых технологий в Советском Союзе была невозможна. Однако ситуация не была столь беспросветной, и наглядным тому примером, хотя и не самым ярким, является цементная промышленность (Абушар. 1976).
В ходе реализации первых пятилеток производство цемента развивалось стремительными темпами. При этом географическое расположение его предприятий было неэффективным: значительная доля производства была сосредоточена в центральной части России, откуда затем осуществлялась транспортировка цемента (с большими издержками) на большие расстояния на строительные площадки Сибири. К 1940 г. этот недостаток начали исправлять, а в послевоенный период расстояния, на которые перевозился произведенный продукт, сократились еще больше. Социалистическая система предполагала, что плановики должны стремиться к оптимизации издержек крупных производственных объектов за счет снижения дополнительных транспортных расходов (например, вызванных дальними перевозками); цементная промышленность стала практическим воплощением этого постулата. После 1950 г. были доработаны проекты заводов, в частности был увеличен размер печей (для экономии за счет масштабов производства), в качестве топлива все больше использовался газ (что уменьшало износ печей, увеличивало качество продукции и экономило средства), осуществлен переход к более мощному помольному оборудованию (что позволило повысить качество продукции). Новые объекты были крупнее и учитывали преимущества, достигнутые в других областях проектирования
[144]. В своей работе Абушар (1976, 565) приходит к выводу, что производство цемента было «рациональной отраслью промышленности в послевоенный период. Технологический прогресс нашел отражение в размере печей, топливном балансе, использовании электроэнергии и масштабах заводов». В 1928–1950 гг. объем выработки в пересчете на одного рабочего вырос более чем в 2 раза, а к 1968 г. снова произошло двукратное увеличение.
Пожалуй, наибольшую важность в этой ситуации представляет тот факт, что характер изобретений и инноваций имел существенные отличия от прогнозов Берлинера. «Периодические издания того периода изобилуют доказательствами экспериментов. Причем экспериментов, проводимых не только в лабораториях, но и на базе производственных объектов». Итогом этой деятельности стали дальнейшие «улучшения: более эффективное оборудование сетей теплопередачи, модификация инженерных проектов дымовых труб, способствующая снижению потерь тепла, проектирование печей с двойной загрузкой и так далее». Таким образом, можно оспорить заключение Берлинера (1976, 444), который полагал, что «существовало крайне мало стимулов, способствующих развитию инновационной деятельности по собственной инициативе предприятий» — в Советском Союзе в действительности велась весьма масштабная исследовательская деятельность.
В-третьих, спад советской производительности совпал по времени с рядом событий на мировой арене, которые, вероятно, могли стать его причинами. В первую очередь, это касается гонки вооружений, развернутой СССР и США в период власти Брежнева. Объемы военных расходов Советского Союза и влияние ВПК на экономику страны в 1980-е гг. нашли отражение в бурных дискуссиях американских военных кругов (Адамс. 1992; Фирт и Норен. 1998; Якобсен. 1987; Норен. 1995; Роузфилд. 1982; Роуэн и Вульф. 1990; 1992). ЦРУ после тщательного анализа информации пришло к выводу, что в 19661970 гг. расходы СССР на вооружение составляли 12 % ВВП, тогда как в 1981–1985 гг. этот показатель составил уже 16 % (Дэвис. 1992, 193). Представляется, что подобный фактор увеличения мог быть не настолько значимым, чтобы существенным образом повлиять на темпы экономического роста, поскольку даже замена инвестиций на развитие ВПК в размере один к одному в рублевом эквиваленте привела бы к увеличению объема капиталовложений на 1/9 — с 36 до 40 % объема ВВП.
