Дотащить-то дотащили, а вот спасти – увы!
И ничего им иного не оставалось, как завернуть в эту рогожу переломанное, расплющенное тело своего товарища, над которым стояли сейчас, словно в карауле, и никак не могли решить – здесь похоронить или доставить все-таки к родителям, в Бийск?
– Зачем он к нему спустился? Зачем? – в который уже раз, не получая ответа, спросил Грехов, вздохнул и добавил: – Вот вам и свадьба, с бубенцами…
Родыгин, словно очнувшись от его голоса, поднял голову:
– Давай так решим… Чего бы ни стоило, а надо довезти до родителей. С какими глазами перед ними появимся, если не довезем… Уберечь не уберегли и похоронили неизвестно где… Эх!
Махнул рукой, круто развернулся и пошел к озеру, путаясь ногами в длинной примятой траве. Забрел по колено и долго плескал пригоршнями воду прямо в лицо, стараясь, чтобы слезы смешались с озерными каплями. Грехов не плакал. Он продолжал стоять над телом Звонарева, понурив голову, и не мог смириться со случившимся. Как же так? Все спаслись, а товарищ погиб и лежит теперь на земле, завернутый в старую рогожу. Противилась душа, не желала соглашаться с такой несправедливостью, а тут еще память услужливо воскрешала красивый звонаревский тенор, и он звучал, словно в яви:
Когда так радостно в объятиях твоих
Я забывал весь мир с его волненьем шумным,
О будущем тогда не думал я. В тот миг
Я полон был тобой, да счастием безумным…
Не споет больше Звонарев ни одного романса, не улыбнется широко, не вспыхнут глаза тем особым светом, который вспыхивал, когда рядом оказывалась Ангелина. Ей ведь тоже придется сообщить страшную весть и рассказать, как все случилось…
А случилось быстро, просто и неотвратимо.
Когда с горы посыпались камни и люди, уже не рассуждая, ни о чем не спрашивая, кинулись к озеру, когда освободили сидельцев, сидевших к тому времени без всякой охраны, потому что часовые убежали, Звонарев догнал Федора, наклонился с седла, цепко ухватил Емельяна за волосы, вздернул:
– Любимцев где? Говори!
Успел он разглядеть в общей суматохе и неразберихе, что нет среди освобожденных Дениса Афанасьевича. Поэтому и кинулся вдогонку за Федором и привязанным к стремени Емельяном. Рвал, сомкнув пальцы, волосы на голове старосты, словно хотел выдрать вместе с волосами нужный ему ответ.
– Там, в срубе. – Емельян дернулся, пытаясь освободиться, но не тут-то было, и он заторопился, закричал: – Все равно не успеть! Задавит!
– Где сруб? Показывай! – Звонарев расцепил пальцы и перехватил винтовку. – Показывай!
– Вон он! Видишь?! Там, в ельнике! – Емельян вздернул свободную руку и показал на кучку ельника, который высился недалеко от деревни, как маленький темно-зеленый островок. – Не успеешь!
Звонарев подстегнул коня и помчался, не оглядываясь, прямо к ельнику. Он успел, выхватил Любимцева в самый последний миг из запертого сруба, который тоже оказался без охраны. Выхватил, можно сказать, у самой смерти. Кинул спасенного, как мешок, поперек седла и успел, увернулся от летящих сверху валунов, догнал бегущих людей, и вот тут, на ровном месте, конь оплошал, споткнулся, рухнул грудью на землю, будто ему разом подсекли все четыре ноги. Оба всадника кубарем слетели с него, но успели вскочить, побежали – и убежали бы, без сомнения, если бы Любимцев не подвернул ногу и не упал бы, точно так же, как конь, грудью на землю. С разбега и со всего маху. Звонарев, оглянувшись, кинулся к нему на помощь. Вздернул одним рывком, толкнул вперед, и Любимцев, словно придя в себя, побежал, припадая на одну ногу, быстро, изо всех сил, как бегают лишь тогда, когда спасают свою жизнь.
А вот Звонарев замешкался, наклонился, чтобы поднять винтовку с земли, и огромный валун, который катился чуть в стороне и должен был прокатиться мимо, не задев, вдруг подпрыгнул, как мячик, на взгорке, и полетел совсем в другую сторону, ударился в землю, подмял под себя Звонарева и покатился, не замедлив хода, дальше, вниз. Кинулись на выручку Родыгин и Грехов, выдернув из рук у какой-то бабы рогожу, потащили товарища к озеру, надеялись, что, может… Напрасно надеялись. Звонарев и слова не сказал, не застонал даже, а умер, скорее всего, сразу же, когда его сшиб валун.
– Простите, я понимаю, но надо думать о живых… – Задумавшись, Грехов и не заметил, как подошел к нему Фадей Фадеевич. Медленно обернулся на голос, смерил губернского чиновника с головы до ног сердитым взглядом, хотел, видимо, сказать какие-то резкие слова, но передумал и только вздохнул:
– Да что вы понимаете…
Еще раз вздохнул и добавил:
– Сейчас подойдет подпоручик Родыгин, тогда и скажете, что хотите, вон идет уже…
Фадей Фадеевич послушно замолчал, отошел на несколько шагов в сторону и терпеливо стал дожидаться Родыгина, который медленно, тяжело брел от озера к одинокой боярке. Познакомились и представились друг другу офицеры и губернский чиновник в суматохе, и теперь, когда наступило затишье, они смотрели друг на друга с немалой долей осторожности. А на Емельяна и на мужиков, связанных вместе с ним по указанию Агафона, и вовсе с опаской. А вдруг остальные, не связанные, кинутся на выручку? Что тогда делать прикажете? Стрелять? А бабы, ребятишки? Их куда девать? Бросить здесь, под открытым небом?
И еще десятки разных вопросов не давали им покоя. Ответы на них нужно было найти срочно, потому как все прекрасно понимали, что медлить и долго раздумывать нельзя – в любой момент картина могла перемениться.
– Что скажете, господин Кологривцев? – спросил Родыгин, когда подошел к боярке. – Куда прикажете весь этот табор девать? Мы ведь здесь в частном порядке оказались, инструкций у нас нет. А почему оказались, я уже говорил. Только все наши труды… псу под хвост! Тестя нашли, а зятя потеряли. Не будет свадьбы. И зря, выходит, мы сюда прибыли. Так что нам теперь делать?
Фадей Фадеевич помолчал, посмотрел на завернутого в рогожу Звонарева и неожиданно предложил:
– Давайте для начала в сторону отойдем.
Отошли, присели на траву, и Фадей Фадеевич без всякого предисловия огорошил:
– Денис Афанасьевич Любимцев – жулик и вор. Я понимаю ваше благородство, но этот юноша погиб за подлого человека, для которого уже место на каторге освободилось… Спокойно, господа, возмутиться еще успеете, сначала выслушайте… Как говорится, из первых уст…
Он приподнялся и позвал Гордея. Тот подбежал и сразу выпалил:
– А чего это Любимцев так вольно разгуливает? Веревку ему на руки и к Емельяну примотать. Сбежит же, сволочь!
– Не сбежит, – успокоил его Фадей Фадеевич, – а ты не кричи. Садись рядом и говори тихо.
Гордей послушно присел и начал говорить. Чем дальше он говорил, тем сильнее округлялись глаза у Родыгина и Грехова, будто увидели они перед собой нечто такое, что видеть им до этого момента никогда в жизни не доводилось…
2
