– Настенька, может, все же останешься? Ну их, эти билеты! Подумай, детка. Будет еще поезд, обязательно будет, и не один. Мы найдем тебе хорошую школу, новых друзей, наймем преподавателей. Я знаю, ты очень способная…
– Не надо, спасибо.
– А Нина Ивановна против не будет, я с ней уже поговорила. Что же до нас с Гришей, так мы тебе только рады! Деточка, если это из-за Стаськи, то обещаю, что он больше никогда…
– Пожалуйста! Пожалуйста, Галина Юрьевна, отпустите меня!
Я смяла в руках свой старый кардиган, не глядя на мачеху.
– Нет, – ответила слишком поспешно больным горлом. Тут же, вздохнув, принялась дальше собирать сумку. – Не из-за Стаса. Я сама так хочу.
Она помолчала, давая мне время успокоиться. Или раздумывала о своем.
– Где я упустила? Сначала Стаська, потом ты. Недоглядела, недостаточно уделила внимания. Ты прости, Настя, я не нарочно. Просто жизнь такая сложная штука, а мне так непросто все досталось…
Это было слишком, слезы душили, и я, все бросив, порывисто обняла ее:
– Галина Юрьевна! Вы самая хорошая на свете! Я очень, очень вас люблю! Отпустите…
Это был день испытаний, и даже отец поднялся ко мне. Для прощания время еще не настало – я так и не поняла, зачем он пришел. Долго смотрел на мои сборы – в спальне сводного брата после меня оставалось много рисунков и стихов, и я старалась убрать их, чтобы оставить комнату после себя такой, в какую однажды вошла. А затем вдруг окликнул:
– Настя…
Наверно, если бы я знала, что останусь, я бы никогда не осмелела настолько, чтобы задать ему этот вопрос. Но я возвращалась домой и верила, что очень долго не увижу его.
– Почему ты меня не любишь? Папа, в чем моя вина?
– Нет, дочка, это не так!
Первый раз его голос прозвучал решительно, и на короткий миг мне захотелось ему поверить.
– Я знаю. Я чувствую.
– Нет, Настя, нет!
Но обнять меня так и не решился. Только сказал непонятное и скупое, коснувшись ладонью затылка:
– Ты когда-нибудь поймешь. Но не прощай меня, дочка, я не заслужил.
И снова ушел, оставив меня одну. А я не хотела говорить с ним, первый раз в жизни не хотела. Я стояла у окна и смотрела на темную высокую фигуру меж заснеженных елей, всей душой желая забыть того, кто причинил мне столько боли.
Он ворвался в дом, словно ветер. Быстрый и невидимый, такой же порывистый и по-зимнему колючий, как новогодняя пурга за окном, и стих за моей дверью. Горячие ладони легли на дерево, а мне вдруг показалось, что они опустились на плечи.
Никто не сказал, но я знала, что в ту ночь именно он принес меня в дом. За неделю, что прошла с нашей последней встречи, я столько раз мысленно разговаривала с ним. Ругала, обижалась, не прощала… и вот теперь он снова находился рядом. Мой сводный брат. Я могла не видеть его, но чувствовала близость каждой клеточкой кожи, что так и звенела от боли.
Он. Стас. Моя первая, разбитая вдребезги любовь.
Когда он вошел в спальню, я стояла в стареньком платье, в котором приехала сюда, и в бабушкином кардигане. Я возвращалась в свой город и в свой настоящий дом, в привычную прошлую жизнь такой же провинциальной девчонкой, неяркой и неприметной, какой однажды уехала. Мне больше ни для кого не хотелось быть красивой. Отныне я хотела быть собой.
Я не повернулась к нему, пусть сердце и застучало отчаянно, лишь бросила одними губами:
– Уходи, – до поезда оставалось не так много времени… Я очень надеялась все забыть.
– Нет. Настя…
Всего два слова, а как будто в пропасть сорвалась. Ударилась больно, и от этой боли не осталось сил молчать. Обида, что тлела внутри, вспыхнула, обожгла легкие, заставив повернуться к Стасу и выкрикнуть в лицо, пусть больное горло и съело звуки, от силы крика почти лишив голоса.
– Я тебя ненавижу! Ненавижу, слышишь! – и отшатнуться от ужаса, от силы прозвучавшего в комнате признания. От того, что от слова не отказалась. – Как ты мог рассказать?! Они смеялись! Ты смеялся! Мне было так больно! Ненавижу!
В куртке нараспашку, с мокрыми от снега прядями волос и блестящим взглядом он выглядел каким-то безнадежно-потерянным и вместе с тем диким, точно ему нечего было терять. Он шел ко мне, а я отступала, повторяла вновь и вновь, а в ответ слышала…
– Ты меня любишь.
– Нет.
– Любишь!
– Ненавижу!
– Любишь! – он подошел и поцеловал меня. Прижал губы к моему рту жадно, с отчаянием. Обнял совсем не ласково, так крепко, словно действительно хотел удержать над пропастью. С трудом оторвав губы, во время моего хриплого вздоха покрыл поцелуями щеки, нос, подбородок. Потребовал упрямо: – Любишь! Скажи! Скажи!
Он бы удержал меня, обязательно удержал. В руках сводного брата хватало силы удержать нас двоих над любой пропастью. Если бы не было поздно и если бы я уже не упала.
Но какой бы тощей ни казалась Скелетина, у нее хватило сил, чтобы вырваться и отступить. Прошипеть с отчаянием в красивое лицо, потому что на крик дыхания не осталось.
– Люблю. Да, люблю! И ненавижу! Никогда, слышишь, никогда не смей меня касаться! Никогда! Я не вернусь к тебе, не вернусь!
Он стоял на перроне и смотрел, как, дернувшись, покатился вагон. Как медленно поезд отходит от станции, все дальше и дальше разделяя нас. Увозя меня от того, кого я вопреки всему любила всем своим юным сердцем.
– Настя… Настя!
Именно серые глаза Стаса я видела последними, когда думала, что навсегда покидаю город.
* * *
Стих от Насти. Лирическое отступление. Тетрадный лист на подоконнике.
Тебе
Ты меня никогда не найдешь,
Обо мне никогда не узнаешь.
Ну а если вдруг повстречаешь —
Отвернусь… и ты мимо пройдешь.
Ты меня ни о чем не спросишь.
Я тебе ничего не отвечу.
Никогда, даже если захочешь —
Не шагну, улыбаясь, навстречу.
Не откликнусь на крик, не ищи!
Для меня этот город увечен.
Он для сердца – бесчеловечен!
Никогда к себе не зови!..
…Лишь однажды, возможно, вспомню,
Заглядевшись в небесную просинь,
Крепость плеч, и упрямый взгляд.
И глаза твои… словно осень.
Часть вторая
– Арно, прекрати, слышишь! Отдай телефон! Это глупо!
– Нет! Я хочу как можно больше оставить себя твоей памяти и этому месту, иначе потомки не простят герою такой халатности! Меня же должны воспеть в легендах! А вместе со мной и тебя!
