– В моей комнате.
Ее плечи так и застывают.
– У тебя удивительное чувство юмора, – она произносит это тихо и холодно, отворачиваясь, однако я слышу. – Не смешно.
– Согласен. Но в соседней комнате ты сама не захочешь быть. И в спальне для гостей тоже.
– Почему?
– Там не мешало бы сменить постель.
– Мне все равно.
– А мне нет.
– Послушай, Стас, на самом деле это большой дом…
Я поднимаюсь из-за стола и направляюсь к выходу.
– Брось, Эльф. Я же знаю, что ты скучала по своей комнате.
Останавливаюсь на пороге кухни, чтобы обернуться и еще раз увидеть ее глаза.
– По нашей комнате. Правда? – задаю вопрос, вдруг отчаянно желая услышать от нее только один ответ.
И она отвечает:
– Правда.
Янка курит и молчит всю дорогу. Хоть не лезет с расспросами – и то хлеб. Я сейчас не настроен ни к откровению, ни к благодарности.
– Куда тебя подбросить? – спрашиваю девушку, выгоняя «Мазду» на центральный проспект, и слышу в ответ адрес.
Ну, домой так домой.
– Послушай, Стас…
Я останавливаю машину у высотного дома, моя недавняя подруга еще не успела закрыть за собой дверь, а мне уже не терпится сорваться с места.
– Да?
Она наклоняется и задумчиво смотрит. Снова молчит.
– Ну что еще, Янка? – не выдерживаю ее грустного взгляда. – Только не говори, что я тебя бортанул. Мы выбрали неудачный момент, вот и все. Ты знала, что этим все закончится. Всегда заканчивается, иначе бы не села в машину.
– Не в том дело, Фролов. Я всем довольна, ты был на высоте. Просто… Я думала, это шутка.
– Что именно?
– Татуировка. Надпись на твоей груди. Мне казалось, это шутка. Ну, типа фетиша или подростковой заморочки на тему эпичного фэнтези. Мало ли, кто на чем двинулся. А оказалось…
– Загорская, тебе не о чем поговорить? Я и так сказал слишком много.
– Мне интересно, Фролов. Все это время мы с девчонками считали, что ты перечитал Толкиена. Думали, нашел хитрый способ избежать отношений. Ты никогда не вешал лапшу на уши, это верно, но и не объяснял…
– А разве должен был?
– Ну, мне же сегодня сказал.
– Хорошо. Она существует, теперь ты знаешь. И я однажды двинулся, это так.
– Без надежды на выздоровление?
– Без.
– Когда ты успел? Твой Эльф – совсем молоденькая девушка, а я помню татуировку с первого курса. Фролов, ты что, попался, как юный Ромео?
– Иди к черту, Янка!
Блондинка хлопает дверцей и смеется. Требовательно стучит в окно, когда я трогаюсь с места.
– Ну, что еще? – стекло ползет вниз.
– Попрощаться хотела. Только ядом не плюйся! Ты мне кое-что должен, Стас, теперь я знаю твою тайну!
Должен, но сегодня я все долги прощаю.
И я тоже ей улыбаюсь, понимая, на что она намекает.
– Обойдешься! – отвечаю, после чего все-таки уезжаю.
Сейчас вечер, и город шумит. По телефону мать сообщает, что они с отчимом на подъезде к дому, и я приезжаю на набережную. Мне не хочется отнимать у Эльфа ее встречу с родителями. Не знаю, откуда она прилетела и где жила, но ожидание свидания с матерью так и горело в ее глазах.
«Как думаешь, твоей маме понравится?»
«Я хочу, чтобы ты знал: я называю Галину Юрьевну мамой».
Мамой, надо же. Странное чувство, когда родной человек впускает в свое сердце кого-то еще. Когда кто-то другой, не ты, становится для него необходимым и важным. Нет, это не ревность, больше нет. Это удивление и гордость за мать. За то, что она смогла, в отличие от меня, стать для Эльфа близким человеком. Смогла до конца быть честной, не делая выбор между сыном и падчерицей, но принимая сторону слабого.
Сильная и справедливая Галина Фролова. Не мачеха – мама.
Я всегда знал, что она с первого взгляда полюбила девчонку. Так же, как я. Вот только у меня не хватило смелости в свои семнадцать лет принять первое чувство. Не хватило, пока это чувство не растоптало меня, наказав за трусость.
Я одет легко – в джинсы и рубашку. От реки тянет сыростью и неожиданным покоем. Возле бетонного парапета гуляют парочки, на набережной шумят фонтаны, бегает детвора… Собираются группами трейсеры. Уже сентябрь, но мне отчаянно хочется окунуться в реку с головой, чтобы отрезветь окончательно. Потому что мысль об Эльфе, о том, что она снова рядом, – пьянит.
– Эй, парень! С ума сошел? Это тебе не городской пляж! Здесь зона культурного отдыха горожан и стоянка прогулочных катеров. Ты что делаешь?! Постой…
Поздно. Я ныряю с набережной вниз головой, с облегчением встречая холод реки, что принимает меня в свои объятия.
Хорошо. До чего хорошо! Но здесь действительно не пляж, и мне приходится сделать сотню широких гребков, чтобы выбраться на берег. А после сидеть на речном парапете, обсыхая под лучами заходящего солнца, понимая, что в глазах прохожих я наверняка выгляжу городским сумасшедшим.
POV Настя
Дома. Я дома. Нужно привыкнуть к этой мысли. Мачеха выразила ее достаточно ясно, не поленилась повторить, чтобы я приняла этот факт как должный и успокоилась.
Я действительно дома.
– Ты, Стася, сначала обживись, отдохни, начни по-человечески учебный год, а потом уже и о квартире подумаем. Сколько можно – на расстоянии да на расстоянии. Хочу побыть с тобой рядом подольше, ведь не чужая ты мне. Ну, рассказывай! Как жила-была? Что видела?
И я рассказываю своей названой матери о версальской школе, об успехе архитектурного проекта, о Фабьене и Марселе, об Арно… Она хочет знать все! Сидит за столом, внимательно слушает, а сама вздергивает подбородок от гордости и радости, когда я улыбаюсь и признаюсь, что у меня все получается. Я знаю этот ее жест.
– Вот и отлично, моя девочка. Вот и отлично.
Отец заваривает чай, но я прошу кофе. Он странно смотрит на меня, а мачеха смеется.
– Чему ты удивляешься, Гриша? Любовь к пряникам и чаю давно осталась в Дальнем Буре. Я знала, что этот мальчишка-танцор сделает из нашей девочки настоящую француженку! Погоди, вот увидишь: утром придет черед круассанов и сырных гренок!
Это правда. Ни один уважающий себя француз с утра не сделает лишнего движения, предварительно не выпив чашечку кофе, а то и не одну. А уж крепкого или нет – неважно. Любовь Арно к мягкой «Арабике», черному шоколаду и вишневому бисквиту за два совместно проведенных лета давно передалась мне.
– Настя, а может, не надо, – неуверенно возражает отец. – Не уснешь ведь.
