— Я хочу на тебя посмотреть, — выговорила она наконец.
— В смысле? — удивился Малколм.
— Без одежды, — хмуро пояснила Онки, продолжая глядеть в сторону.
— Только посмотреть? Зачем? — его голос звучал вполне обыденно, так, словно он почти каждый день слышит от девушек подобные просьбы, и, как показалось Онки, в интонации юноши проскользнула даже легкая насмешка.
Она глубоко вдохнула, приготовившись говорить долго; больше всего на свете она боялась, что Малколм может неправильно ее понять, истолковать для себя ее поступки, придав им смысл, который в действительности за ними не стоит.
— Я не видела никогда. Разве только на картинках. Как ты понимаешь, это не совсем то… Помнишь, я заглянула в гараж, где вы были с Белкой, случайно, может, тебе неловко вспоминать, извини, но я должна сказать. В психологии есть понятие гештальта, неделимого целого… Сознание ощущает потребность завершить начатое. Я не знаю, вполне ли тут уместен данный термин, но когда я тебя увидела, то… все произошло слишком быстро, мне показалось, что я не разглядела тебя, или разглядела… просто мне хочется посмотреть снова…
Онки остановилась, чтобы вздохнуть. Она торопилась сказать, никак нельзя было упустить самого важного.
— Послушай дальше. Я понимаю, что это непросто, но постарайся не выискивать в моей просьбе никаких лишних подтекстов. Я всегда говорю правду, и хочу быть до конца честной с тобой. Это, конечно, может тебя обидеть, но, поверь, лишние иллюзии куда хуже. Ты мне не нравишься. Я не влюблена в тебя и не стала бы с тобой встречаться… У тебя нет характера. Поэтому то, о чем я тебя прошу, будет просто дружеской услугой… если ты согласишься…
Она умолкла. Во внезапной тишине, в которую обрушились ее последние слова, Онки показалось, что Малколм сейчас спрыгнет с машины и просто уйдет. Это было бы достойным ответом. Но он продолжал сидеть, качая ногами в тряпочных кедах.
— Хорошо.
Это короткое и ясное слово врезалось в сознание Онки, как дротик в картонную мишень. Она почувствовала легкое разочарование.
— Для тебя это так просто?
— Не слишком трудно, — поправил ее Малколм.
Он первый спрыгнул с машины на землю, показывая, что готов выполнить ее просьбу незамедлительно.
В незапертом гараже было прохладно и сыро, в нишах потолка горели цилиндрические молочные лампы. Просторное помещение загромождено было битыми автомобилями, на деревянном полу тут и там стояли канистры, валялись покрышки, диски, разные инструменты, пахло сыростью и резиной…
— А если они вернуться? — спросила Онки.
— Ты имеешь ввиду автомехаников? Нет… У них рабочий день уже закончился, и они пошли в Атлантсбург. Вольнонаемные. Каждый вечер их выпускают через проходную.
— Почему же они не запирают гаражи?
— Зачем? Здесь все равно никого чужих не бывает. Территория Норда ночью как бронированный бункер, ты же знаешь. Добавь к этому психологический эффект: проходя мимо незапертого помещения, где горит свет, люди всегда думают, что там кто-то есть. А может, им просто недосуг замок купить…
Онки подняла с пола какую-то деталь и принялась с любопытством ее разглядывать.
— Вот бы собрать себе мотоцикл. Натырить помаленечку, и свалить отсюда к чертовой матери…
— Ты бы могла?
— Не знаю, — Онки выпустила находку из рук, та упала с глухим звуком, отскочив от темной промасленной доски пола, — можно попробовать. Двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания не такая уж мудреная штука…
Малколм понятия не имел, о чём говорит Онки, но глядел на неё с восхищением.
Оба как будто бы забыли, зачем пришли сюда. Она поднимала с пола мелкие гаечки и целилась ими в нарисованный на стене краской круг.
Юноша следил взглядом за каждым пролетающим снарядом.
— Ты меткая…
— Я знаю, — расхрабрившись от похвалы, Онки швыряла разную мелочь в стену опять и опять, но, как назло, стала мазать…
Последняя гаечка угодила в стекло одной из машин, отлетев от нее с жалобным звоном.
— Здесь прохладно. Не простудишься?
— Нет. Я привык. Да и ты, надеюсь, не собираешься рисовать меня с натуры… — Малколм беспомощно улыбнулся, распахивая куртку.
Напряженный взгляд Онки фиксировал каждое его движение. Ни одна расстегнутая пуговица не осталась незамеченной. Тонкие пальцы юноши с уверенной ловкостью высвобождали их из петель. Дыхание ритмично приподнимало и опускало его узкую грудную клетку. Лампа на потолке, находящаяся прямо над ними, негромко гудела.
Никогда прежде Малколм, уверенный в своей привлекательности, не чувствовал стыда будучи нагим, но теперь, когда на него смотрела Онки Сакайо, эта невинная, вспыльчивая и странная девочка, непрошеное стеснение овладело им: непривычно было ощущать себя на этот раз не объектом вожделения, а чем-то другим… выставочным экспонатом, произведением искусства. Она не двигалась с места, замерла, казалось, почти не дыша, как ученик живописца в музее; она разглядывала его все еще по-детски — с исследовательским любопытством, но вместе с тем взгляд ее светился гордостью завоевателя — впервые в жизни перед нею, для нее, красивый мальчик добровольно снял с себя одежду…
В свете молочных ламп он походил на ночную фиалку, тоненький и совершенно белый — Онки нестерпимо захотелось прикоснуться к нему — она была уверена, что ощутит нечто совершенно неземное, просто протянув руку… Сделав шаг вперед, она погладила подушечками пальцев нежную кожу у него на груди.
— Смелее, Онки, — прошептал Малколм, уже готовый принадлежать ей, здоровый, шестнадцатилетний, по закону естественного отбора всегда готовый принадлежать лучшей, сильнейшей, победительнице не важно какого поединка, но непременно победительнице…
— Я могу научить тебя, как ты меня учила, — продолжал он, накрывая ее руку своей, — это, пожалуй, единственное, о чем я знаю немного больше…
— Малколм! Мааалк! — звонкий голосок раздался позади одной из машин.
Он целиком заполнил огромное мрачное помещение, этот чистый звук, он испугал их своей неотвратимостью и ясностью, словно яркий свет.
— Только не это… — в отчаянии прошептал юноша, — только не он….
Онки резко обернулась, интуитивно, как когда-то Белка, заслонив его собою, грозная и воинственная, готовая к встрече с чем-угодно… Но…
Он вышел из-за кузова продовольственного фургончика без колес с тряпичным свертком в руках — какая-то игрушка была спелената словно младенец.
Он вырос перед Онки и Малколмом как огромная гора из-под земли, это так воспринималось, несмотря на его детский рост и хрупкость. Обезоруживающе трогательный и страшный в своей ослепляющей непорочности…
Саймон Сайгон.
Ясное личико его выражало беспокойство, поначалу, пока он еще не успел окончательно разобраться, что к чему, но, когда он встретился взглядом с Онки, мужественно растопырившей руки, чтобы загородить торопливо натягивающего джинсы Малколма, что-то переменилось; по лицу мальчика неуловимо, точно отсвет экрана в кинотеатре, проскользнуло нечто совершенно новое, жесткое, недетское.
