— Итак, — сказала капитан Казарова, её изящные губы чуть-чуть изогнулись, это была почти улыбка, — я позвала вас сюда, старший сержант Шустова, чтобы прояснить некоторые моменты, которые впоследствии могут отразиться на судьбе всего дивизиона.
Рита стояла перед нею напряженно вытянувшись.
— Вольно, — вставила Тати, будто бы неохотно отвлекшись на это короткое словечко от своего монолога, который она тут же продолжила, — я обошлась с вами строго, как вы того заслуживаете, в вашем положении неподчинение приказу — серьезный проступок, что бы ни случилось, вы должны выполнять конкретное задание, думать пока не ваше дело… Понимаете меня, сержант Шустова?
— Да, командир.
— Но в сложившейся ситуации, — Тати на секунду задумалась, формулируя мысль, — ваше вмешательство оказалось своевременным и довольно удачным; мы, конечно, потеряли те машины, эвакуация которых была поручена вам, но всех роботов со сбоем дистанционного контроля нам удалось сохранить, отключив их прежде, чем активировалась программа самоуничтожения, предусмотренная на случай, когда робот не отвечает на команды из Центра. Сейчас операторы обнуляют их и устанавливают новые операционные системы, — Тати встала и прошлась вдоль стола, как будто бы непринужденно, однако, почти неуловимые признаки её волнения были замечены Ритой; капитан Казарова повернула голову к окну, может быть, просто так, но, вероятнее всего, чтобы спрятать взгляд, и продолжила, — надеюсь, вы понимаете, сержант, что огласка произошедшего в Сурразай-Дарбу крайне нежелательна…
После того, как эта фраза прозвучала, впервые в жизни при разговоре с вышестоящим чином, Рита почувствовала себя хозяйкой положения; она предположила, что сейчас Казарова попробует заручиться её молчанием, то есть будет просить, и в какие бы выражения командир ни облекла бы теперь свои мысли, выйдет так, что она обращается к простому бойцу Шустовой как к существу, от которого она зависит, способному решать её судьбу… Но Тати, обернувшись к Рите, взглянула ей в глаза открыто и твердо:
— Я отвечаю за всё, что делают мои роботы и мои люди. Я командир, разгром деревни грозит мне трибуналом, и я ни слова не скажу в свою защиту. Это мой недогляд, моя ошибка, — Тати остановилась и, переведя дух, продолжила с большим пылом, — Тебя следовало бы подержать в карцере ещё пару дней и разжаловать в рядовые, но… я представлю тебя к награде.
Казарова замолчала, продолжая глядеть на Риту в упор, ожидая её реакции.
— Это сделка, командир? — спросила Рита. Дерзость, долго таимая, прорвалась невзначай.
— Нет, старший сержант Шустова, — без тени гнева ответила Тати, — это справедливость, — она снова прошлась туда-обратно вдоль стола и добавила после паузы, — вы совершили подвиг. Принять самостоятельное решение в какой-либо неоднозначной ситуации бывает порой не только трудно, но и страшно. Лишь смелый боец способен взять всю ответственность на себя. И боец должен быть награждён за свою смелость. Вам ясно?
— Да, командир, — ответила Рита, опустив взгляд. Ей стало стыдно за свои недавние мысли.
— А сейчас отправляйтесь спать, — сказала Казарова, — вы, наверное, устали.
— Благодарю вас, командир. Только разрешите спросить, как чувствуют себя дети?
— Всё в порядке, — будто бы неохотно ответила Тати, — мы подумаем, что с ними делать дальше.
Добравшись после всех злоключений до своей койки, Рита с наслаждением растянулась на ней. В карцере, узком, словно труба, можно было только стоять или сидеть на колченогом стуле. Кроме того, там было холодно и очень влажно. Не поспишь. От нечего делать Рита нацарапала ногтем на одном из кирпичей в стене:
Поздним вечером того же дня, скорее даже уже ночью, когда совсем стемнело, и горы острыми черными зубцами прорисовались на бледно-зеленом краю неба, Рита услышала, или ей показалось, что она слышит, робкие шаги в коридоре возле дверей… Койка её располагалась ближе всего к выходу, она приподняла голову и прислушалась.
Душный воздух помещения, в котором спали двадцать человек, грузно покачивался от дуновений сквозняка, словно ночное море, в тишине далеко разносились глухое сонное сопение и легкий шорох одеял; Рита бесшумно выскользнула из постели и прошлепала босыми ногами ближе к двери, стараясь производить как можно меньше шума.
Дверь была приоткрыта, узкая яркая полоска света из коридора, точно фломастерная черта, на мгновение расширилась и так же быстро истончилась, почти исчезла. Рите почудилось, будто кто-то осторожно заглянул в комнату и, испугавшись, тотчас отпрянул от двери. Она подошла, потянула ручку и выглянула в коридор.
Там, замирая от страха, стоял Алан.
Одет он был точно так же, как и днем, только немного растрепан, и рубашку застегнул, видимо второпях, не на те пуговицы, отчего одна пола казалась длиннее другой.
— Что-нибудь случилось? Нужна помощь? — спросила Рита удивленно.
— Нет, — ответил он шепотом, — Нас сегодня забыли запереть на ночь, и я сбежал… Я хотел найти вас, сержант Шустова… Шел по коридору и заглядывал во все комнаты.
— Но зачем? — Рита, вторя ему, тоже перешла на шепот.
— Я многое понял и хотел попросить прощения, — ответил он, устремив на неё взгляд своих глубоких загадочных глаз; они бликовали в свете ламп подобно чёрным шлифованным агатам, — Я вел себя ужасно глупо и неблагодарно, когда вы пришли, я защищался, я думал, что вы враги, как те роботы, которые убили всех в деревне, меня смутили ваши нашивки. Но теперь я всё переосмыслил: вы спасли меня и моих братьев и даже понесли наказание из-за этого, я слышал, вы были в карцере. Мне так жаль, я ведь хотел убить вас тогда, в доме… Простите меня.
Алан говорил сбивчиво, то быстро взглядывая на Риту исподлобья, то стыдливо опуская взор.
— Ничего страшного, — великодушно согласилась она, — никто из нас не застрахован от ошибки, считай, что ничего не произошло.
— Спасибо… Теперь мне будет намного спокойнее…
Разговор был исчерпан, и оба ощутили это одновременно. Они недолго постояли молча друг напротив друга, прислушиваясь к гудению молочной лампы под потолком.
— Уже поздно, — сказала Рита, — иди спать.
Ей было приятно смотреть на мальчика: его большие загадочные глаза, пушистые темные ресницы, упругие завитки чёрных волос, обрамляющие ровный нежный лоб, приковывали взгляд своей непривычной северному глазу яркостью, очаровательной свежестью ранней юности — внешность Алана внушала Рите невыразимое радостное волнение — она воспринимала это пока на уровне смутных чувств, не умея сформулировать — он был не просто хорошенький ребенок, в каждом движении его лица, в каждом тонком жесте таился уже тот неуловимый пленительный оттенок предчувствия любви, что отличает невинное дитя от взрослеющего существа, осознающего и принимающего свою принадлежность к определённому полу…
— Я провожу тебя, — добавила Рита настойчиво, — мало ли что может быть…
