Она попыталась взять юношу за руку, но он смущенно отстранился. Её это не обидело — она понимала, что на ранимую психику подростка не могли не повлиять обстрел деревни, внезапная потеря родителей и переезд в странное подземное помещение с бесконечными извилистыми коридорами и тяжёлыми металлическими дверями, открывающимися только с помощью электронных чипов, которые Алану даже ни разу не давали в руки… В таких условиях можно чувствовать себя только пленником, жертвой. А жертва всегда боится.
Рита чувствовала смятение мальчика, его тревогу, его одиночество и покинутость. Больше всего на свете ей хотелось сейчас его поддержать, ободрить — но для этого он должен был заговорить с нею первым. Он должен был оказать ей доверие…
И это произошло. Алан будто бы услышал обращённое к нему безмолвное предложение помощи, исходящее от девушки.
Он вдруг остановился и, коротко блеснув чёрными вишнями свои глаз, торопливым взволнованным шепотом заговорил:
— Я… я не хочу сейчас спать. Совсем не могу туда идти. Мне страшно здесь спать. Понимаете… Мне очень страшно, — он умолк, потупившись, но тут же продолжил, — Я часто ворочаюсь по ночам и не могу никак забыться, я очень переживаю… Что будет теперь со мной и моими братьями? Где наши родители? Они погибли, или, может, тоже где-то сейчас скрываются и ищут нас?
— К сожалению, мне нечем тебя утешить, — призналась Рита так дружелюбно и так ласково, как только смогла, — Что делать с вами дальше, решит командир. И про твоих родителей тоже пока ничего неизвестно, — она протянула руку и сделала робкую попытку ободряюще погладить Алана по плечу, он сначала отпрянул, точно пуганый зверек, но потом всё-таки покорился, — Ты, главное, не переживай. Здесь, можешь быть уверен, вы в полной безопасности, под надежной защитой, никто не обидит вас.
Вернувшись к себе, Рита долго не могла уснуть. Девушка думала о том, окажется ли для неё возможным выяснить, какое решение примет командующая дивизией, и, если это решение окажется несправедливым или жестоким, сможет ли она, старший сержант Шустова, как-то повлиять на него…
Ну нет. Конечно же, нет. Такое только в блокбастерах про супергероинь бывает. Где Казарова, а где она, Рита… Остается только молиться Всеблагой, чтобы Она осенила командира своей мудростью и своим милосердием…
Рита гневно ворочалась на койке. Ещё никогда собственное бессилие не причиняло ей бОльших страданий… Такое благоговейное умиление, такое страстное желание защищать, беречь, жертвовать внушил ей Алан своей полудетской хрупкостью, своим ясным смуглым личиком, своим пронзительным доверчивым взглядом!
Дрема овладела девушкой только под утро, когда солнце уже позолотило острые ребра скал, и с минуты на минуту должен был уже раздаться гонг на подъем.
Алан и его младшие братья прожили на базе ещё две недели. Пока спешно устранялись последствия страшной катастрофы в Сурразай-Дарбу, командованию некогда было заниматься ими. В течение этого времени почти каждую ночь юноша спускался к Рите и легонько стукал три раза по дверному косяку, как было условлено, она выходила, и они отправлялись вместе в помещение инвентарного склада, которое она могла открыть своим чипом, — там среди зловеще выступающих из темноты металлических стеллажей, заставленных пыльными ящиками, можно было тихонько посидеть вдвоем на мешках с запасной униформой и жестким солдатским бельем, пошептаться, не опасаясь разбудить кого-нибудь или оказаться застигнутыми врасплох.
Алан теперь совершенно привык к Рите и перестал чураться её. Он сворачивался рядом с нею точно котенок, склонял голову ей на плечо, и даже позволял девушке слегка прижать его к себе. Так просиживали они почти до самого рассвета, разговаривали или молчали, просто подремывали, обнявшись, играли в крестики-нолики, морской бой или разгадывали кроссворды, подсвечивая их фонариком. Рита не смела и думать о чем-то большем, её душа была наполнена первым восторгом влюбленности, светлым и чистым; она даже подавляла в себе отчаянное желание мимоходом поцеловать юношу в нежную прохладную щечку, в лобик или в маленькое ушко — боялась смутить и оттолкнуть его столь откровенным проявлением чувств.
В свою очередь Алан, чьи занятия сводились только к заботе о двух его братьях, всё свободное время, которого здесь, на базе, находилось у него предостаточно, посвящал тому, что придумывал, как бы ему удивить и порадовать Риту, когда она после напряженной работы днем выкроит несколько ночных часов, чтобы повидаться с ним. Детей никуда не выпускали, и за время пребывания в полутемных душных катакомбах военного объекта они успели соскучиться по яркому небу, слепящему летнему солнцу и вольному воздуху гор; единственной радостью Алана были теперь тайные свидания со старшим сержантом Шустовой, их трогательное очарование вполне заменило ему прежнюю беззаботную жизнь в родительском доме, каждый вечер он с нетерпением ждал момента, когда крадучись, как воры, они пройдут по коридору, поднимутся по узкой металлической лесенке и юркнут в неприметную маленькую кладовую.
Во время уборки, которую ему иногда поручали девчонки-дневальные, Алан добыл где-то старинную лампу на высокой подставке с большим напоминающим шляпку гриба оранжевым тканевым абажуром, обвешанным по краям длинной нитяной бахромой. Зажженная в ночной кладовой, чудесная лампа походила на светящуюся медузу в темных глубинах океана.
— Тут стало гораздо уютнее, — похвалила находку Рита, — как будто бы у нас появилось собственное маленькое солнце.
— Солнце… — повторил Алан, — Как бы мне хотелось увидеть его снова! Мне кажется, что я здесь уже целую вечность. Иногда даже мне приходит мысль, будто бы я никогда отсюда не ввиду, и становится так страшно…
— Что за глупости! — рассмеялась Рита, — я думаю, уже скоро вас куда-нибудь вывезут, особенно если проверка нагрянет, посторонние на базе — это очень серьёзное нарушение…
— Но ведь тогда нам придётся расстаться, — произнес он серьезно и грустно, подняв на неё свои магнетические темные глаза.
— На время, — пылко заверила юношу Рита, ласково взяв его руки в свои, — я обязательно найду тебя, слышишь…
Они ещё не говорили о чувствах, никакого объяснения между ними не произошло, но их горячая нежная привязанность друг к другу была уже очевидна обоим… Это воспринималось, как нечто само собой разумеющееся, что они когда-нибудь поженятся, будут жить в одном доме, растить общих детей…
— Почему ты так хорошо говоришь по-атлантийски? — спросила Рита, решив увести разговор от мучительной темы предстоящей разлуки. — Меня изрядно удивило, помню, что ты меня сразу понял…
— Я родился от смешанного брака. Мать моя — атлантийка, а отец — хармандонец. Моих родителей тоже свела эта война: вооружённые люди, поднимаясь на бронированных машинах в горы, проезжали мирную деревню, мать моя была командиром взвода, и она случайно увидела моего отца, когда он вышел к колодцу за водой. Ему в ту пору было примерно столько же лет, сколько сейчас мне, и он так сильно понравился моей матери, что она приказала своим бойцам похитить его. У неё не было другого выхода, она не могла задержаться в деревне; в качестве выкупа за жениха — чтобы не оскорбить его народ, моя мать постаралась соблюсти все обычаи — она оставила семье отца несколько ящиков солдатской тушенки. Поначалу они даже не поняли, что это такое. Но потом пришёл голод — от бомбежек погибли многие пастбища, скот, посевы, и тушенка в самую трудную зиму сохранила жизнь родственникам отца. И они перестали гневаться на неведомую похитительницу. Отец мой долгое время делил с матерью тяготы военного быта. Они жили в лагере в горах. Поначалу отец боялся матери, а потом полюбил её так же страстно, как она любила его. Они рассказывали, что я был зачат в армейском грузовике… Потом мать отослала отца со мною назад, в деревню, он растил меня один до пяти лет, ждал мать с войны, она вернулась, демобилизовавшись после тяжелого ранения, и родила ему ещё близнецов. Мы несколько лет жили в Новой Атлантиде. Я даже ходил там в школу. Дом в Сурразай-Дарбу недавно достался отцу по наследству от дяди…
