— Да нет, — пожала плечами Дорин, — они с мамой вполне ладят. И жизнь у него совсем недурная.
— Ну а мне он кажется одиноким, — повторил Артур. — Ему бы домой, в Индию, вернуться. Я всегда могу сказать, когда парню одиноко. Молчит ведь все время, видишь? А это значит, скучает по друзьям.
— У него есть мама, — сказала Дорин.
— Это не то, — возразил он, — совсем не то.
Покончив с едой, они остались сидеть за столом, продолжая разговаривать. Артур ждал, пока Чамли и миссис Грэттон уйдут спать, освободят площадку и можно будет остаться наедине с Дорин, которая все более неохотно участвовала в разговоре — похоже, нетерпеливо ждала того же, что и он.
Чамли поднялся, снял кепку, подставил лысый череп ярко горящим лампам и направился к двери. Миссис Грэттон уловила в комнате какое-то движение, ее газетный щит зашелестел и опустился.
— Я скоро, милый, — проворковала она.
— Хотелось бы надеться, — вполголоса проворчал Артур.
Они слышали, как Чамли медленно поднимается по лестнице. Миссис Грэттон продолжала упрямо читать газету, словно решила просидеть тут всю ночь. Артур протянул зажженную сигарету Дорин, закурил сам, разломал спичку на насколько частей, разложил их вокруг тарелки и принялся щелчками направлять в центр стола, туда, где лежал кусок сыра. Дорин снова спросила его про солдата, с которым они встретились в пабе.
— Ладно, слушай, — сдался он, — да, мы служили в одной части. Как-то раз он проштрафился, и это я его подставил. Иначе не мог, потому что рядом был офицер. Он получил семь суток губы. Вскоре после того, как он отсидел свое, мы встретились в городе, он мне все припомнил, мы подрались и с той поры перестали быть такими уж добрыми приятелями. Но это давнее дело, сейчас, думаю, все забыто. Он хороший малый, и мы, бывало, весело проводили вместе время до этого случая. Теперь сама понимаешь, почему мы так сцепились при встрече. — Он расцвечивал повествование о совместных приключениях все новыми подробностями, и в конце концов серьезность, которую Артуру удалось, хоть и не сразу, придать своему голосу, убедила ее в правдивости его рассказа.
Миссис Грэттон дочитала газету до последней страницы. На ней печатались новости спорта, а уж они-то, подумал Артур, ее точно не интересуют.
— Слушай, — спросил он у Дорин с великолепно разыгранным равнодушием, — а твоя мать не решает кроссворды? Потому что если решает, то это затянется до четырех утра.
— Нет, как-то раз попробовала, но отказалась: у нее глаза болят из-за этих черно-белых квадратиков.
С облечением выслушав ответ, Артур увидел, что миссис Грэттон скользит взглядом вверх-вниз по газетной полосе. Чамли был наверху один уже двадцать минут. Когда же она, черт побери, поднимется и уйдет, наконец, подумал Артур. Так и до середины ночи просидит. Он прихлопнул севшую ему на запястье муху. Услышав звук удара, миссис Грэттон подняла голову, затем вновь вернулась к чтению. Нет уж, мрачно подумал Артур, я все равно ее пересижу, пусть хоть до утра здесь остается. По улице проехала машина.
— Это фургон с рыбой и жареной картошкой, в город возвращается, — сообщила Дорин.
Было без четверти одиннадцать. Сверху донеслись нетерпеливые шаги Чамли, в чулках разгуливавшего по спальне.
— Сейчас уйдет, — сказала Дорин.
Но не тут-то было. Ну вставай же, поднимайся, ради бога, взмолился про себя Артур. Матери становятся на удивление несообразительными, когда дело доходит до таких вещей. Ну, чего сидишь?
В одиннадцать миссис Грэттон встала и сложила газету.
— Ну что ж, — сказала она, глядя на них обоих. — Я пошла спать. Ты тоже не задерживайся, Дорин.
— Ладно, мам. Не больше десяти минут. Да и Артуру пора. Ему до дома далеко идти.
— Это уж точно! — прокричал Артур. — Сейчас ухожу.
— И не беспокойся, мам, я, пока не лягу, сама вымою посуду и уберусь здесь, — сказала вслед матери Дорин.
Дождавшись, пока на верхней лестничной площадке скрипнула разболтавшаяся доска, Артур привлек ее к себе и крепко поцеловал:
— Я уж думал, она никогда не уйдет.
— Ну, так ты ошибался, — укоризненно произнесла Дорин, отстраняясь от него. Она убрала с кушетки одежду и газеты, чтобы им с Артуром ничто не мешало целоваться, — это был субботний ритуал, установившийся за последние несколько недель, после чего мягко оттолкнула его, поднялась и сказала: — Ладно, давай сделаем вид, что ты ушел.
— Все та же старая шутка, — проворчал он, следуя за ней через посудомоечную к задней двери.
Дорин громко стукнула задвижкой и с натугой проговорила:
— Ну что же, Артур, покойной ночи.
— Покойной ночи, цыпленок! — проорал он так, что, верно, вся округа проснулась. — До понедельника.
Дверь закрылась с таким грохотом, что содрогнулся весь дом, и Дорин надеялась, что при всей своей глухоте мать его услышит. Артур, никуда, естественно, не выходивший, на цыпочках последовал за Дорин в теплую, уютную, хорошо освещенную гостиную.
— Не шуми пока, — прошептала она ему на ухо.
Он закурил сигарету, откинулся на спинку кушетки и, негромко насвистывая что-то, с облегчением вытянул свои длинные ноги. Дорин тем временем убирала со стола и мыла посуду в кухне, производя негромкие, но отчетливые звуки, которые, как она надеялась, отдаваясь наверху, помогут матери погрузиться в сон или хотя бы убедят ее, что дочь внизу занимается своим делом и никто ее не отвлекает.
Она вышла из кухни, сняла фартук и прислонилась к столу. На ней было темно-зеленое платье, которое так соблазнительно подчеркивало ее грудь и изгибы стройной фигуры, что Артур не удержался и сказал:
— Никогда не видел тебя такой красивой.
Она улыбнулась и села рядом с ним на кушетку. В комнате было тепло от все еще тлеющего в камине угля.
— Я люблю тебя, — негромко сказал он, бросая недокуренную сигарету в огонь.
— И я тебя люблю, — откликнулась она, но как бы между прочим.
— Я хочу жить с тобой. — Он положил ей ладонь на плечо.
— Хорошо бы. — На сей раз она широко улыбнулась.
— Сколько, говоришь, тебе лет? Хотя вообще-то, черт возьми, какое это имеет значение?
— Скоро двадцать исполнится.
— А мне двадцать четыре. Тебе будет хорошо со мной. Ни о чем беспокоиться не будешь.
Она просияла и, беря его за руку, негромко произнесла:
— Никогда не забуду нашу воскресную прогулку, как мы смотрели на воду около Коссала, а потом пошли в поле.
— Но ты понимаешь, о чем я только что говорил? — сурово спросил он.
— Конечно.
Они замолчали. Артур погрузился в себя, в голове у него кружились вопросы и ответы, его не удовлетворявшие, он вел последние бои давней войны с самим собою и в то же время чувствовал, что вот-вот прозвучат первые выстрелы нового вооруженного столкновения. Но на сердце у него было легко, он ощущал свободу и уверенность, прокладывая дорогу куда более прочную, нежели те, которыми хаживал раньше. «Напился я, что ли? — подумал он. — Да нет, трезв как стеклышко».
