Ему понадобилось три года, чтобы всеми
правдами и неправдами заполучить отдельный кабинет – без окна, размером с
крохотный чуланчик, где стол занимал половину жизненного пространства. В
отцовской фирме у него был кабинет раза в четыре просторнее, с видом на колонну
Вашингтона. Этот вид он, как ни старался, не мог стереть из памяти. Минуло пять
лет, а Картер сидел все за тем же ненавистным столом, глазея на стены, которые,
казалось, с каждым месяцем подступали все ближе, и недоумевал: как могло
случиться, что из того кабинета он перекочевал в этот?
Швырнув папку с делом Текилы Уотсона на
идеально прибранный стол, он снял пиджак. Было бы неудивительно, если бы
посреди окружающего бедлама он запустил свой кабинет, предоставил папкам
накапливаться на столе, захламлять свободное место и не без оснований оправдывал
бы себя крайней занятостью и отсутствием секретаря. Но отец учил его: порядок
на столе означает порядок в мыслях. Если ты не можешь найти нужную бумагу в
течение тридцати секунд, ты теряешь деньги, говаривал он. Еще одним твердо
заученным правилом было немедленно отвечать на звонки.
Фанатичная приверженность порядку немало
забавляла замотанных коллег Картера. На стене за спиной Клея висел диплом
Джорджтаунского университета в красивой рамке. В первые два года службы в БГЗ
Клей не решался вывесить его, опасаясь, что коллеги станут недоумевать: почему
человек, окончивший престижный университет, вкалывает за такие гроши? «Ради
опыта, – убеждал себя Клей, – я торчу здесь, чтобы набраться опыта». Каждый
месяц – выступление в суде, в жестком суде, против безжалостных обвинителей,
перед немилосердными присяжными. Только спустившись на самое дно, в кровь
ободрав костяшки пальцев, можно научиться тому, чему не научит никакая крупная
фирма. А деньги придут потом, когда он в свои молодые еще годы станет закаленным
бойцом на судебном поприще.
Глядя на тощую папку с делом Уотсона, лежавшую
на пустом столе, Клей размышлял, как бы его кому-нибудь сбагрить. Он устал от
суровых дел, от жесткого тренинга и прочей дряни.
Шесть розовых листочков с сообщениями о телефонных
звонках были прикреплены на краю стола: пять деловых и один от Ребекки, его
давней подруги. Ей он отзвонил в первую очередь.
– Я очень занята, – сообщила она после
обычного обмена им одним понятными шутками.
– Ты же сама мне позвонила.
– Да, но у меня всего несколько минут. –
Ребекка работала помощницей одного малозначительного конгрессмена,
возглавлявшего никому не нужный подкомитет. Однако как председателю подкомитета
тому полагался штат сотрудников. Днями напролет они трудились над подготовкой
документов для очередных слушаний, коих никто слушать не собирался. Чтобы
получить это место, ее отцу пришлось подергать кое за какие ниточки.
– Я и сам загружен по горло, – пожаловался
Клей. – Только что получил новое дело об убийстве. – Он постарался сказать это
так, словно защищать Текилу Уотсона было большой честью для адвоката.
Они постоянно играли в эту игру: кто больше
занят? Кто важнее? Чья работа труднее? У кого больше нагрузка?
– Завтра мамин день рождения, – заметила
Ребекка, сделав небольшую паузу, словно Клей и сам должен был об этом
вспомнить. Он не помнил. И ему было наплевать на день рождения. Он терпеть не
мог ее мать. – Нас приглашают в клуб на ужин.
Час от часу не легче.
– Прекрасно! – Только такого ответа от него
ждали, причем без колебаний.
– Нас ждут к семи. Костюм и галстук
обязательны.
– Разумеется, – согласился он, подумав, что с
большей охотой поужинал бы с Текилой Уотсоном.
– Мне надо бежать. Пока. Я тебя люблю.
– И я тебя.
Разговор происходил в типичной для них манере:
быстрый обмен репликами, перед тем как они снова ринутся спасать мир. Клей
посмотрел на фотографию Ребекки, стоявшую на столе. Их роман развивался с
множеством осложнений, которых было бы достаточно, чтобы уже раз десять
похоронить надежды на брак. Его отец когда-то вел дело против ее отца. Кто там
выиграл, кто проиграл, так до конца и не выяснилось. Ее родители претендовали
на александрийское
[4]
происхождение; он же был для них «дворовым мальчишкой».
Они были твердолобыми республиканцами, он – нет. Ее отец за свою деятельность
по освоению земель подсечно-огневым методом в окрестностях городов северной
Виргинии получил прозвище Беннет-Бульдозер; Клей резко отрицательно относился к
наступлению на дикую природу и, не афишируя, состоял в двух организациях,
выступавших за защиту окружающей среды, которым исправно платил членские
взносы. Ее мамаша всеми силами стремилась вскарабкаться повыше по социальной
лестнице и мечтала выдать обеих своих дочерей замуж за серьезные деньги. Свою
мать Клей не видел уже одиннадцать лет, не имел никаких светских амбиций и
никаких денег.
Вот уже четыре года их отношения с Ребеккой
проходили ежемесячные испытания скандалами, большинство которых было
спровоцировано ее матерью. Помогали лишь любовь, физическое влечение и
решимость выстоять, несмотря ни на что. Но Клей замечал, что Ребекка устала:
время и постоянное давление – семьи делали свое дело. Ей было двадцать восемь.
Она не стремилась к карьере, а мечтала о муже, семье, о спокойной жизни в
каком-нибудь тихом пригороде, о том, чтобы баловать детей, играть в теннис и
время от времени обедать с матерью в клубе.
Полетт Таллос материализовалась из воздуха,
напугав его.
– Попался? – ехидно поинтересовалась она. –
Опять схлопотал дело об убийстве?
– Ты что, была там? – изумился Клей.
– Я все видела, но ничем не сумела помочь,
дружище.
– Ну, спасибо. Я тебе этого не забуду.
Следовало бы предложить ей сесть, но в каморке
за отсутствием места не было стульев для посетителей. Впрочем, стульев и не
требовалось – все клиенты Клея пребывали в тюрьме, а посиделки и пустопорожний
треп здесь вообще были не приняты.
– Каков мой шанс избавиться от дела? – спросил
Клей.
– Между очень слабым и нулевым. А кому ты
предполагал его спихнуть?
– Подумывал о тебе.
– Извини, но у меня уже есть два убойных дела.
Гленда меня от них не освободит ради тебя.
