Мерзкая тварь, при одном воспоминании о которой у Ланы судорожно сжимались кулаки, все еще была рядом. И заступничество Кобры, которую лесбиянка и ее прихлебательницы явно побаивались, ситуацию облегчало не намного.
Но спасибо, что она вообще оказалась здесь, эта странная женщина, мрачное прошлое которой почему‑то не вызывало у Ланы отторжения. Кем бы она ни была, за что бы ни заслужила свою кличку, чувствовалось в ней что‑то правильное, настоящее. Как бы дико это ни звучало по отношению к убийце.
А вот мошенницу Шану, безобразную не столько внешне, сколько внутренне, измывавшуюся над доверчивыми беззащитными стариками, хотелось раздавить. Лично. И неважно, что основным стимулятором гадливости было воспоминание о руках, шарящих по телу — прыщавая баба в целом являлась сгустком самого мерзкого, что есть в человеке. Что бы ни вопили сторонники политкорректности — Содом и Гоморру смели с лица Земли не зря.
— Хватит притворяться, — послышался рядом насмешливый голос Кобры. — Ты давно уже не спишь, у тебя дыхание изменилось. Есть будешь? Я твою пайку оставила.
Лана повернулась и села, автоматически протирая глаза. И только обнаружив на руке следы туши, вспомнила о накрашенных сто лет назад глазах.
Потому что утро сегодняшнего дня началось сто лет назад, никак не позже.
— Что‑то ты совсем мало красишься, Мышка, — улыбнулась рыжуля, свесившись с верхнего яруса, — только чуть‑чуть размазалось. Если бы я накрашенные глаза потерла, та‑а‑акие бы фингалы получились, мама не горюй! Хотя зачем тебе вообще краситься, вон какие ресницы длиннющие и темные. Слушай, а вы с братом почти и не похожи совсем, но оба жутко красивые! Небось мужиков за тобой толпа бегает, да?
Своей непосредственностью и искренностью (а также цветом волос) Оксана очень напоминала Иришку Иванцову. Прежнюю Иришку, студенческих времен. Нынешнюю, как оказалось, Лана совсем не знала. И знать больше не хотела.
— Белка, не трынди, — отмахнулась Кобра, протягивая чистое полотенце. — На, Мышка, возьми, умойся. Много ли, мало, но все равно на клоуна похожа. И иди поешь все‑таки.
— Спасибо, не хочется, — Лана поднялась, взяла полотенце и направилась к ржавому умывальнику.
— Это ты брось, не хочется! Есть надо, силы тебе понадобятся.
— Да уже скоро ужин, наверное, вон, темно за окном. Тогда и поем.
Только сейчас девушка заметила, что в камере не видно ее главной поклонницы. К врачу попросилась, что ли? Так вроде здесь не санаторий, с такой ерундой, как выбитые зубы, никто и возиться не будет.
Заметив ее взгляд, Кобра усмехнулась:
— Что, потеряла кого‑то?
— Надеюсь, что эта тварь вообще не вернется, — сухо ответила девушка.
— Ишь, размечталась, — скривилась Грымза. — Не надейся, Шана скоро придет. Она в больничку попросилась, твоя подружка ей челюсть повредила, похоже.
— А я только что подумала, что здесь не курорт, и по таким пустякам вряд ли станут врача беспокоить. Ошиблась, вижу. Вот уж не ожидала столь гуманного отношения к заключенным! — Лана с сомнением принюхалась к содержимому глубокой металлической миски. — Хотя, если судить по качеству пищи, все совсем наоборот.
— Я же говорю, — Кобра недобро посмотрела на притихших участниц нападения на новенькую, — Шана у нас на особом счету с некоторых пор. Интересно, как к этому отнесутся в других камерах, когда узнают?
Пререкаться, пытаясь оправдать главную самку, никто из своры не стал. Без Шаны они, судя по всему, мгновенно теряли смелость. Или сдавали ее в камеру хранения, ключи от которой были только у нее.
Но стоило прыщавой образине вернуться, камеру хранения открыли, и со стороны своры стали доноситься угрозы и оскорбления в адрес Ланы. Сама же Шана пока помалкивала, возможно, из‑за повязки, скрывавшей нижнюю часть лица.
А может, по какой другой причине. Она о чем‑то шушукалась со своими главными прихвостнями, Булкой и Грымзой, совершенно не обращая внимания ни на Лану, ни на Кобру.
Но расслабляться явно не стоило, это Лана прекрасно понимала сама, и без напоминаний рыжика. Кобра все же выспросила новенькую о подробностях ее ареста и теперь задумчиво покусывала ноготь большого пальца, глядя в совершенно темное окно.
— Круто ты попала, Мышка, — трещала между тем неугомонная Оксана, к которой удивительно подходило ее прозвище — Белка и есть. — Наркоту нашли, свидетелей куча, немудрено, что адвокат твой тебя не отмазал.
— Ничего, могут под залог до суда отпустить, — подала наконец голос Кобра. — С деньгами, как понимаю, у вас проблем нет? Любую сумму потянете?
— Ну, насчет любой не знаю, это ведь только кажется, что денег куча, но они все в деле, крутятся, свободных не так уж много, — пожала плечами Лана. — Но я знаю, что папа сделает все возможное, чтобы вытащить меня отсюда. И, Кобра… Слушай, а как тебя на самом деле зовут? Не люблю я людей собачьими кличками называть, ты уж извини.
— Ничего, зови, — помрачнела собеседница. — Не хочу имя свое трепать лишний раз.
— Ладно. В общем, если тебе когда‑нибудь что‑нибудь понадобится, ты дай мне знать, — Лана смущенно улыбнулась. — Я помогу тебе. Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным.
— Ты сначала выберись отсюда, — послышалось тявканье со стороны своры, но кто именно злобствовал — Лана не разобрала.
Да и какая разница, все они там друг друга стоят. А все вместе — пять копеек за весь пучок, да и то в базарный день.
На ужин опять принесли что‑то малосъедобное, и Лана ограничилась только хлебом и жидким чаем. Да и это удалось проглотить с трудом, просто потому что надо. От всего пережитого и так пошатывало, а надо было как минимум ночь продержаться.
Хотя до последнего девушка надеялась услышать грохот замка и крик конвоира:
— Красич, на выход с вещами!
Увы, не случилось.
— Мышка, — вполголоса проговорила Кобра, когда свет в камере погас. — Ты постарайся не спать. Я тоже попробую.
— Почему?
— Мне кажется, Шана что‑то задумала. Очень уж у нее морда довольная была, когда вернулась с перевязки. Как бы опять не начала ножиком размахивать.
— Да я и не собиралась, — криво улыбнулась Лана. — Понятно, что в покое меня не оставят. Днем я хорошо выспалась, так что выдержу. А ты спи, зачем двоим мыкаться? Ты и так мне помогла, спасибо тебе за все.
— Хватит уже спасибкать, — отмахнулась Кобра, укладываясь. — Утром поговорим. Если что — буди.
— Хорошо.
Но разбудить Лана никого не смогла. Не успела. Потому что к утру, в самое трудное предрассветное время, все же отключилась.
И ей приснилось, что она попала под лавину. Тонны снега обрушились на нее, сдавили руки, ноги, грудь. Трудно было не то, что пошевелиться — просто вздохнуть. А еще снег почему‑то не просто шуршал, он шептал, причем вполне связно:
