– Не трогай меня, – рявкает она. – Я лучше умру, чем…
Я закрываю ей рот ладонью и предупреждаю:
– Не говори того, о чем пожалеешь. Не говори того, что отвернет нас друг от друга.
Элла бьет меня по лицу. От удара моя голова дергается вправо, но я не отпускаю ее. Ее глаза полыхают, плечи дрожат. Готов поспорить, что сейчас выгляжу таким же сумасшедшим и потерявшим всякий контроль, как она.
– Чего ты хочешь от меня? Только скажи – и я сделаю. Хочешь, встану на колени? Буду целовать тебе ноги?
– Нет уж, сохрани свою гордость, – презрительно отвечает Элла. – Хоть что-то будет согревать тебя по ночам. Хотя постой, у тебя ведь есть Брук.
Она с силой толкает меня в грудь и, рывком открыв дверь, убегает прочь прежде, чем я успеваю что-либо сделать.
В коридоре стоят папа и Брук. Папа смотрит на удаляющуюся Эллу, а затем, сузив глаза, на меня. Брук широко улыбается.
В ярости я обхожу их и направляюсь на поиски Гида. Может быть, он даст ответы на мои вопросы. И, кроме того, пока что он – единственный из всех братьев, кто еще разговаривает со мной.
Гидеон стоит на каменистом кряже, отделяющем нашу лужайку от клочка песка, который мы зовем пляжем. Холодные и темные воды Атлантического океана освещает лишь наполовину скрытая тучами луна.
Не поворачиваясь ко мне лицом, он спрашивает:
– Это твой ребенок?
– Почему вы так считаете?
– Любой, кто знал о том, что ты переспал с Брук, подумает, что это твой ребенок, верно?
– Он не мой, – я провожу рукой по волосам. – Я не прикасался к ней больше шести месяцев. Со Дня святого Патрика, когда мы напились, помнишь? Я вырубился у себя наверху. Она забралась на меня. Я мало помню о той ночи. Помню, как проснулся голым и она лежала рядом. Папа был на улице, звал нас на ужин. Я собирался рассказать ему. Тем же вечером. Но струсил.
Гидеон молчит, продолжая смотреть на воду.
– Я привык думать, что это Дина и Брук пытаются разрушить нашу семью, но теперь считаю, что это мы сами. Мы убиваем ее. Я не знаю, что сделать, чтобы все исправить, Гид. Скажи мне. – Помоги мне. Но он по-прежнему молчит, и я опять предпринимаю отчаянную попытку наладить связь между нами. – Помнишь, мама читала нам «Швейцарскую семью Робинзонов», а мы бродили по берегу в поисках идеальной пещеры, в которой могли бы жить? Все пятеро. Мы собирались убить кита, есть ягоды, сделать себе одежду из испанского мха и водорослей.
– Мы уже не дети.
– Знаю, но это не значит, что мы больше не семья.
– Ты хотел уехать, – напоминает он мне. – Ты, мать твою, только об этом и говорил. О том, чтобы убраться отсюда. А теперь, потому что здесь Элла, ты думаешь, что можно и остаться, да? И это ты называешь верностью семье?
Он спрыгивает на песок, ночной мрак проглатывает его, и я остаюсь один на один со своими печальными мыслями.
Никто не заставлял меня спать с Брук. Я сам принял это решение. Я испытал извращенное чувство удовлетворения, буквально взяв Брук и фигурально засунув этот факт отцу в зад.
Я хотел причинить ему боль. Он заслуживал этого после всего, что сделал с нашей семьей. Извел маму своими изменами и ложью. Чувствую, что ложь была самым худшим. Может, если бы он постоянно не божился в том, что не имел никакого отношения к развлечениям Стива в борделях по всему миру, с девицами из эскорта, моделями, актрисами, которых они легко покупали за свои миллионы, мама бы просто ушла от него.
А если бы она ушла, то, наверное, была бы жива и по сей день. Но она мертва. Папины пренебрежение и измены убили ее так же, как таблетки, которые она приняла той ночью.
Я сжимаю губы. Конечно, моя месть оказалась бесполезной – ведь у меня не хватило мужества рассказать отцу о нас с Брук. Меня начинает тошнить даже при мысли о том, что он об этом узнает.
Последние два года я только и делал, что старался разрушить все вокруг. Если бы я знал, что у победы будет такой горький вкус.
Глава 15
Элла
– Что происходит? – спрашивает у меня Вэл во время ланча. – И не говори, что ничего, потому что ты выглядишь совершенно разбитой. Даже у Истона такой вид, как будто кто-то пнул его щенка.
– Это такой эвфемизм? – пробую отшутиться я.
Вэлери сердито смотрит на меня.
– Да нет, едва ли.
Я ковыряюсь в тарелке. Всю неделю я почти ничего не ем, и, думаю, это заметно. Но каждый раз, когда я пытаюсь впихнуть в себя хоть что-то, перед глазами тут же всплывает картинка, в которой Брук сообщает нам о том, что беременна. Но только рядом с ней не Каллум. Рид. А потом воображение вырывается на волю, показывая еще больше ужасных сцен: вот Рид держит младенца на руках, вот толкает коляску в парке, а Брук выглядит точно модель из спортивного журнала, вот они оба воркуют над первыми шагами своего глупого малыша.
Неудивительно что мне кусок в горло не лезет.
Когда сегодня утром я надевала джинсы, они оказались велики в талии. Одежда носит меня, а не я ношу одежду.
Я еще не готова рассказать Вэл о том, что семейство Ройал гниет изнутри, но если буду продолжать молчать, она ткнет меня вилкой.
– Я считала, что быть единственным ребенком в семье – отстой, но оказалось, что семейная драма в сто раз хуже.
– Рид? – спрашивает подруга.
– Нет, все.
Мне неприятно ощущать напряжение, царящее в доме. Неприятно наблюдать за тем, как братья не смотрят друг на друга во время завтрака. И даже сбежать мне некуда – работу я потеряла. Наверное, стоит начать подыскивать другую. И в этот раз не потому, что нужны деньги, а потому, что стоит войти в дом, как на плечи тут же ложится гнетущая тяжесть. А когда родится ребенок, станет еще хуже. Не знаю, как буду справляться со всем этим.
– Жизнь отстой, но если тебе от этого станет легче, то я заблокировала номер Тэма.
– Правда? – Давно пора! Идиотское предложение Тэма насчет свободных отношений – для него своего рода способ удержать Вэл и в то же время переспать хоть со всем кампусом. Она не заслуживает такого. – Мне действительно стало легче.
– Ага, мне тоже. Я постоянно изводила себя, перечитывая его сообщения, и чувствовала, что слабею.
– Ты же знаешь, что достойна лучшего.
– Знаю, – она делает глоток диетической колы. – Поэтому вчера вечером я заблокировала его и впервые за долгое время выспалась. А когда проснулась утром, то было уже не так больно.
– Все наладится.
Слова получаются вялыми. Когда-то давно они были моей собственной мантрой.
Даже не знаю, верю ли я в них по-прежнему.
Вэл вертит в руках банку с газировкой.
