Какой там древний землянин говорил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме? Юлий из рода Цезарей, что ли? Или Цезарь из рода Юлиев? Не помню.
А еще лучше быть первым в такой деревне, где о существовании Рима и не слыхивали.
– Не хватит ли уже? – осторожно спросил я, когда Вилли заставил столешницу растить вторую бутылку.
– Что ты понимаешь! Не хочешь пить – не пей, но сделай вид, будто пьешь. Мне приятно будет.
– А если девочка проснется?
– Куда там! Ей еще часа три спать, не меньше. Мы с тобой за это время и третью приговорим, и протрезвеем. Я кораблю велел, чтобы он протр… протрезвил нас. – Речь Вилли мало-помалу становилась невнятной. – Ну, твое здоровье, мусорщик! С почином!
– А что потом? – спросил я.
Вилли икнул и уставился на меня.
– Когда потом? В каком смысле потом?
– Ну, потом, когда придет время передать девочку в Ореол? Мы сами туда явимся или дождемся здесь представителей?
– Дождемся. – Вилли погрозил мне пальцем. – А ты не спеши. Ишь, шустрый какой нашелся. Вижу, куда ты клонишь. Хочешь увидеть внешний уровень подробнее, а? Будет тебе подробнее. Увидишь. Вот передам тебя им вместе с девочкой – и увидишь… то, что они захотят показать…
Он вновь завладел бутылкой и задребезжал ее горлышком по краю бокала.
– Что-о?
– Что слышал. Ты отправляешься в Ореол. Это решено, и не мною, а… бери выше. Понятно?
Невидимый обух вновь стукнул меня по темени.
Глава 4
Едва ли не впервые мне изменило чувство времени. Возможно, прошло часа три, а может, всего-навсего час – я не отследил. Франсуаза спала, Вилли сосал глисс. Сперва он требовал, чтобы я не отставал от него, потом махнул на меня рукой, обозвав подлым трезвенником и ренегатом. Пьянея, он все более мрачнел, иногда принимаясь неразборчиво бормотать себе под нос, то ли на что-то жалуясь, то ли кому-то угрожая. Не скажу, что он смахивал на мусорщика в нормальном человеческом понимании, но на архангела не походил точно. Когда вторая бутылка была опустошена, на свет появилась третья. Один раз Франсуаза тихонько простонала и перевернулась на другой бок. Плед тотчас пополз, укрывая ее с предупредительностью вышколенной нянечки. Я подумал, что, проснувшись, девочка перепугается насмерть, оказавшись неизвестно где в компании двух незнакомых типов – одного слегка пьяного и сильно ошарашенного и другого пьяного почти мертвецки. Чего ради Вилли так насосался? Работничек…
Но девочка не просыпалась, и мои мысли покатились по другой колее. Что ждет меня в Ореоле? Гадать скорее всего бесполезно, но можно предположить: мне предстоит пройти еще один учебный курс. Шпионом Тверди я стал сам, шпионом Земли меня сделали, а теперь из меня начнут лепить тайного агента Ореола. Агент по работе с людьми или мусорщик – для Ореола это все равно, потому что, как ни назови, суть не изменится. И я добровольно пойду на это.
Интересный вопрос: а почему? Разве я не патриот Тверди? Конечно, патриот, коли я дрался за ее свободу и работал ради нее на Марции. Или, может, я не патриот человечества? Тоже ведь патриот. Если всем населенным людьми мирам придется драться против внешнего могущественного противника, человечество может на меня рассчитывать. Положим, в его масштабах я сущая пылинка, ничтожный единичный атом, но это уж вопрос самоуважения: или ступай драться за человечество, или вычеркивай себя из его рядов. А я все-таки человек, Вилли дал понять, что ореолитом я не стану ни при каких обстоятельствах, для них я наемник со стороны, низшее существо. Правда, служить передовому отряду человечества и тем помогать прогрессу воистину космических масштабов, наверное, дело благородное… но я все равно низшее существо, не лишенное, однако, остатков самолюбия. Так какого же рожна я намерен прыгнуть в воду, не разведав предварительно ее температуры и глубины?
Вилли пил, а я пытался найти иной ответ на этот вопрос, кроме очевидного, и не находил. Наверное, его и не было. Во-первых, кому понравится, когда у него стирают часть памяти? Во-вторых, меня просто-напросто поманили колоссальными возможностями, и я клюнул на приманку. Вдобавок, если верить Вилли, ореолиты ничего, в сущности, не имеют против человечества, и это похоже на правду, коль скоро они не расселились по всей Галактике, а отделились, создав для себя Ореол. Гибель Марции – частность, санитарная операция, возможно, и впрямь пошедшая человечеству только на пользу, если предвидеть отдаленные последствия. Само собой, я их не предвижу, не в силах предвидеть, и вынужден верить на слово… или не верить, это уж мое дело. Мне разрешается думать все, что я захочу, потому что от моих мыслей ровным счетом ничего в Мироздании не изменится. Удобно? Пожалуй. Обидно? Не то слово.
Не потому ли Вилли подносит к губам бокал с регулярностью поршня, что его гложет тоска от причастности к великому при сознании собственной ничтожности?
Надо полагать, и я со временем стану таким же, что Вилли дает мне понять более чем наглядно?
А вот это мы еще посмотрим.
Прошло еще сколько-то времени. Вилли уже не бормотал, а мычал, повесив голову и раскачиваясь, как религиозный адепт на молитве. О глиссе, он, впрочем, не забыл и, хоть давно уронил бокал, время от времени сглатывал новую порцию непосредственно из бутылки. Я уже видел его таким и понимал, что корабль даст ему проспаться, не оставив серьезного похмелья, и, уж конечно, приберет за ним. Кораблю это раз плюнуть.
Вышло еще интереснее, чем я думал. Когда Вилли в очередной раз потянулся за бутылкой, последней не оказалось на месте. Она вообще исчезла, втянулась в столик, унеся с собой остатки глисса на донышке. Подняв голову, Вилли оглядел мутным взглядом столик, громко икнул и с полминуты смотрел на меня, по-видимому, мучительно пытаясь вспомнить, кто я такой и зачем здесь оказался. Я не собирался давать ему подсказок.
Затем он выругался – грубо и без выдумки, как ругались, помнится, лесорубы, работавшие в джунглях Тверди под началом Рамона Данте. Учитывая, однако, что минуту назад Вилли мог только мычать, это был прогресс.
– Т-ты еще здесь? – наконец вымолвил он, запинаясь. – Н-ну-ну…
Интересно, где же мне еще быть? Куда я денусь из этого бунгало, в смысле, черного корабля? В открытый космос, что ли? Так ведь даже космоса нет вокруг нас, а есть вместо него некий внешний уровень Ореола, и что это означает – дьявол разберет.
Девочка на диване зевнула и потянулась, не раскрывая глаз. Совершенно здоровый ребенок был готов проснуться. А взгляд Вилли с каждой секундой терял осоловелость. Мой наставник трезвел просто на глазах.
– Прямо хоть в воздухе повисни, – пожаловался он, еще разок ругнувшись. – Да и то не поможет… Что смотришь? Надо было не зевать, когда можно было пить. Теперь – поздно. Ну, жизнь!..
И прибавил такое, отчего покраснел бы и завзятый похабник.
Мне стало ясно: черный корабль спешно протрезвлял своего капитана – или, может быть, подопечного? Он работал через физический контакт. Там, где тело Вилли касалось любого элемента корабля, будь то пол, стена или кресло, шла работа по нейтрализации алкоголя и выводу токсинов. В данный момент Вилли был в некотором роде частью черного корабля.
