Я засмеялся и бросил катер в пике. Там, где уродливым бельмом торчал когда-то Привратный квартал и где я воевал, пытаясь спасти Дженни, теперь раскинулось голубое озеро. В Новом Пекине, вечно испытывавшем недостаток воды, – озеро! Низко над водой пронеслась стая птиц. На Тверди – птицы? Откуда? Ну, пускай будут, с ними веселее, чем с летающими ящерицами… Я выправил катер над озером и понесся домой. Я совершенно точно знал, где мой дом.
– Мама?
– Здравствуй, милый. Давно тебя не было. Дженни волнуется.
– Дженни?!
– Нельзя пропадать на работе днями и ночами. Гляди, жена найдет другого.
– Моя Дженни? Ну уж нет. Она дома?
– Ушла гулять в парк. В ее положении надо побольше ходить.
– Одна ушла?
– А что с ней сделается? – Мама рассмеялась. – Если что, так «скорая» прибудет через три минуты. Но ты не волнуйся, с ней отец.
– Как он?
– Тоже трудоголик вроде тебя. – Мама потрепала меня по щеке. – У тебя – техника, у него – городское хозяйство. Едва-едва нашел полчаса составить Дженни компанию. Лучше бы ты эти полчаса нашел, а не он. Нет, надо всем нам взять отпуск, пока маленький не родился, а то потом не до отдыха будет. Полетим на Северный материк, там новый горный курорт открылся. Виды, говорят, потрясающие, ну и горный воздух вам с отцом на пользу пойдет, не говоря уже о Дженни… Или к морю… Ты голодный?
– Желудок к хребту присох.
– Сегодня твоя любимая кугга. Сейчас поешь или уж подождешь, пока все за столом соберутся?
– Подожду. Потерпит желудок. Скажи, мам, а тебе не кажется, что в нашей жизни что-то не так? В смысле, не по мелочам, а серьезно не так?
– Почему? Разве плохо?
– Очень хорошо. Но ведь так не бывает.
Мама рассмеялась.
– Много ты понимаешь, что бывает, чего не бывает… Ты что, сын? Совсем заработался, нельзя так. Вопросы задаешь странные… Да ведь если мы все хотим одного и того же, то какой же еще может быть результат? А если все люди на Тверди захотят того же, то кто им помешает? Как захотим все вместе, так и сделаем. Чего проще?
«Чего проще», – пробормотал я, вновь оказавшись перед верандой «бунгало».
Глава 5
– Ну что, показали они тебе твою любимую сказку? – ухмыляясь, спросил Вилли, едва я переступил порог гостиной. – Обычно они с этого начинают. Показали?
Я с трудом кивнул. Вид у меня, наверное, был тот еще. Как у только что проснувшегося человека, еще не очень понимающего, где еще сон, а где уже явь.
– Неглупо придумано и действует на многих, – продолжал Вилли. – Можешь рассказать, если хочешь, а не хочешь, так дело твое. Чаще всего новички видят что-нибудь райское, насчет всеобщей гармонии, но не слащавое, а такое, как надо. Хороших людей видят, интересных собеседников, интересное дело, словом, кто что хочет, тот то и видит. Наверняка кто-нибудь одних голых баб видит, а кто-то – как в деньгах купается. Ореолиты знают, кому что показывать.
Его развязный тон после чудесной сказки Ореола действовал на меня угнетающе.
– А тебе они что показали? – огрызнулся я.
– Мне? Кусок хлеба мне показали. И дали. Во-от такой кусище. – Вилли засмеялся. – Даром. И я его съел. В жизни не едал ничего вкуснее. Представляешь, какое чудо? Ни воровать его не было необходимости, ни драться за него, протянул руку – и взял, и лопай, пока живот не раздуется, как монгольфьер. Ты уже забыл, откуда я родом? С Саладины! Я стал мусорщиком в пятнадцать лет! Работа на разведку метрополии – это же так, вроде хобби. Думаешь, я краду секреты землян ради Ореола? Да ни за каким хреном не нужны Ореолу земные секреты, сам пораскинь мозгами!
Я не стал ему отвечать: спорить с правдой было глупо, а соглашаться с ничтожностью человечества и своей собственной как человека – обидно. Были бы ореолиты менее могущественны, вряд ли они распространили бы свою беспечность до таких пределов, чтобы контактировать с человеческим миром через прирученных людей, не заведя ни нормальной разведки, ни контрразведки. То есть никто не сказал мне прямо, что нет у ореолитов таких служб, но, с другой стороны, если они есть, то зачем тогда мы? Ради пустой экзотики?
Вот именно. Люди не в состоянии причинить ореолитам ни малейшего вреда, так что последним незачем опасаться их. Для работы с людьми существуют мусорщики, а для пригляда за мусорщиками – кураторы, и этого достаточно. Земное начальство распяло, повесило и четвертовало бы Вилли, предварительно выпотрошив его мозг, если бы только узнало, на кого он работает и какую работу считает главной, а применимо ли здесь понятие предательства? Интересно ли взрослому знать, где трехлетний малыш прикопал свои сокровища – пустую гильзу, цветное стеклышко и фантик от карамельки? Враг ли малышу незнакомый вменяемый взрослый? Конечно, нет. Ему, занятому дяде, малыш просто не интересен.
Неточная аналогия, льстивая. Человечество для ореолитов даже не младенец – оно просто мусор. Большая куча, имеющая притом тенденцию к росту. В куче живут крысы, над кучей роятся мухи, куча неприятна, от кучи дистанцируются, но не производят же ее в почетное звание врага!
Можно считать нашу Вселенную заповедником для рода человеческого, можно и помойкой, кому как удобнее. Не сомневаюсь, что подавляющему большинству людей, если допустить, что они узнают правду и поверят в нее, придется по душе заповедник. Но я знаю мнение ореолитов на этот счет. Мне можно его знать, я мусорщик. Признан годным.
– Кстати, я бы чего-нибудь пожевал, – сказал Вилли. – После насильственного протрезвления всегда есть хочется. Составишь компанию?
– У тебя что, времени перекусить не нашлось? – удивился я.
– Шутишь? У тебя, конечно, было время, а у меня всего три минуты, да и то две из них ушли на беседу с куратором с глазу на глаз. Нормально. Обычные темпоральные штучки ореолитов, привыкнешь еще… Чего бы ты сейчас съел?
– Я не голоден, – соврал я.
– И выпить не хочешь?
– Нет.
– Правильно. – Вилли как-то очень охотно закивал. – Перед работой ни-ни. Техника безопасности не велит.
– Перестань…
– Ладно. Вижу, что ты не расположен шутить. Ну что, так-таки и не расскажешь, что ты там увидел?
– Не твое дело. Скажи только правду: это реально?
Вилли фыркнул.
– А что такое реальность? Вот я сижу перед тобой – я реален? Корабль этот реален? Хочешь, я выращу бутылку – глисс в ней будет реален? Похмелье после него реально? Если хочешь знать мое мнение, реально то, что ты чувствуешь, пока не допьешься до белой горячки. Зеленые черти – это уже, пожалуй, не реально…
– Реально то, что может быть измерено при помощи точного, поверенного метрологом прибора, – сказал я.
– Ха! Видно инженера! Прибору ты, значит, веришь, а собственным органам чувств не очень. С чего бы?
