Алла Мухина в роли эринии ЭРЕБа…
Катя едва не начала истерически смеяться, кудахтать, зажала рот рукой: тихо, тихо, без истерик! Это всего лишь кровь и мозги. А ты – идиотка последняя, потому что сама сунулась в ЭРЕБ, как в пекло, сама виновата…
Потому что это, как метко выразилась местная эриния в чине подполковника, не Аид.
Не Ад.
Это ЭРЕБ.
– Вы трогали тело?
Катя подняла глаза – перед ней полковник Крапов. Он явился на место происшествия вместе со всей своей новой министерской группой поддержки.
– Я вам вопрос задал.
– Оставьте ее. Не видите, она в шоке. Я ее сама потом расспрошу.
Голос Мухиной.
Катя с трудом разлепила спекшиеся губы. Она так ведь и не попила воды. И теперь – на исходе второго часа осмотра места убийства – жажда сжигала ее огнем.
А рядом, словно в насмешку, – большая садовая бочка, полная дождевой воды, из которой, наверное, летом хозяйка этой половины коттеджа поливала свои цветы и грядки.
– Алла Викторовна, я не в шоке. Я уже раньше видела… Я и раньше ездила на места происшествий.
Катя лепетала это, надеясь восстановить свой статус-кво.
– Так вы касались тела? – не отступал полковник Крапов.
– Нет. Я ничего не трогала. Я сначала увидела потеки… брызги крови на двери, а потом ее. Я уже сказала вам, что зашла в магазин – тот, что на перекрестке. А туда вбежала эта пожилая женщина. И закричала, что здесь, в девятом доме, убийство. Я велела звонить в отдел, а сама побежала сюда и…
– И? – мрачно спросил полковник Крапов. – Вы узнали свидетельницу?
Катя молчала.
– Я вам снова задал вопрос.
– Тогда нет, хотя… мне показалось… сейчас да, я ее вспомнила. Это кассирша в здешнем музее. Мы заходили туда с Аллой Викторовной в день моего приезда в город.
– А потерпевшую вы опознали?
– Да, – Катя покорно кивнула. – Хотя ее сейчас трудно узнать, но я ее узнала. Это директор музея… я ее видела тогда же… Только я забыла ее имя.
– Нина Кацо, – откликнулась Алла Мухина.
– Череп проломлен.
Это объявил эксперт. Они с Мухиной (та была в резиновых перчатках, но без защитного бумажного комбинезона) как раз переворачивали тело.
– Директор музея науки, – повторила Катя. – Я сначала думала, что убили на остановке… то есть что это опять то самое… Перформанс на автобусной остановке, новая жертва. Но остановка чистая… Там ничего не было.
– Женщину убили здесь, – сказал эксперт. – Орудие убийства валяется на траве в метре от тела.
Катя видела, как Мухина поднялась с колен и сделала шаг в сторону. Оперативники уже сфотографировали этот участок сада. Поэтому она нагнулась и подняла с земли некий предмет.
Это была небольшая садовая тяпка. На лезвии тяпки – бурое и налипшая земля.
Мухина взвесила тяпку на руке. Эксперт уже приготовил пластиковый мешок – паковать вещдок.
– Слишком легкая, – заметила Мухина. – Ручка из пластика. Она мало что весит, эта штука. А Нине Кацо снесли чуть не полголовы.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил полковник Крапов.
– Этот садовый инвентарь как-то не тянет на орудие убийства. По весу.
– Там же следы ее крови.
Мухина опустила садовую тяпку в пластиковый мешок.
Со своего места Катя видела тело директрисы музея. Она лежала почти у самых ступенек. Раньше – ничком. Рухнула в таком положении, когда ее настиг удар по голове. Теперь эксперты аккуратно повернули тело на бок.
Катя видела запачканные садовой землей осенние ботинки, задравшуюся брючину – брюки те самые, черные, а вот одежда другая. Короткий плащ бледно-розового цвета и под ним не толстый свитер, как в их первую встречу, а клетчатый пиджак из твида.
Нина Кацо собралась выйти из дома.
– Наверное, она дверь запирала, когда убийца ударил ее сзади по голове, – словно прочтя Катины мысли, оповестил опергруппу эксперт. – Дом она так и не закрыла. Но убийца внутрь не входил. Никаких следов грязи на полу.
– Отсутствие грязи еще не факт, – возразила Мухина. – Может, он очень старался не наследить там.
– Внутренняя обстановка не нарушена.
– Все равно проверьте. Убийца ее сумку всю до дна выпотрошил.
Мухина указала на другой поисковый квадрат, который как раз сейчас обрабатывали, фотографировали, осматривали оперативники и второй эксперт.
На садовой дорожке, покрытой гравием, валялась сумка директрисы музея, чуть ли не вывернутая наизнанку.
На гравии разбросаны вещи: пудреница, очешник, ключница с открытой молнией – связка ключей наружу, пачка влажных бумажных салфеток, шелковая шейная косынка – скомканная.
– Ни бумажника, ни мобильного телефона, – сказал один из оперативников.
– В сумке явно что-то искали, не шарили, предпочли сразу все рывком вывернуть наружу, – заметила Мухина.
– Деньги и мобильный – искали и взяли, – оперативник пожал плечами.
Катя подалась вперед, стараясь рассмотреть. На эти мелочи она даже внимания не обратила – сумка, все это барахло…
В то мгновение в саду, освещенном октябрьским солнцем, она увидела тело женщины, залитое кровью, пальцы, вцепившиеся в последней агонии в вырванные с корнем лиловые астры.
И услышала эту чертову песню сирен, что все звучала, звучала…
– Выключите мигалку в машине к черту! – крикнула Мухина неизвестно кому. – На нервы действует!
Патрульный, оставшийся у машины на улице, не мог ее слышать.
А терпеливый спокойный эксперт пояснил:
– Сирену сейчас не вырубить, там что-то законтачило. Они потом аккумулятор…
Мухина резко махнула рукой в резиновой перчатке, осторожно обошла разбросанные на дорожке вещи и направилась к углу дома – мимо Кати.
– Что, как осиновый лист? – спросила она глухо.
– Как заячий хвост, – ответила Катя.
Обе они опустили словечко «трясешься».
– Соберитесь. Вы мне нужны.
Эта фраза подействовала на Катю отрезвляюще.
Она поплелась за Мухиной к патрульной машине, где все звучала и звучала полицейская сирена из-за съехавшей набекрень электроники.
– Я когда прибежала, начала дергать ту дверь, – Катя кивнула на парадное, выходящее на улицу. – Почему она воспользовалась черным ходом?
– Это не черный ход, это как раз нормальный выход, – сказала Мухина. – Вы планировки этих старых коттеджей не представляете. Есть с двухкомнатными квартирами одноэтажные, как этот, на две семьи. Есть с трехкомнатными, двухэтажные, как мой. Парадные с улицы, это типа подъезда – там общая площадь, длинный коридор, который жильцы используют как чулан и кладовку – велосипеды хранят, старые вещи.
