– Ладно, работайте там, на месте, – сказал он наконец. – Как криминальный журналист нюхом чувствую, что в этом городишке творятся странные дела.
В следующие два часа, которые Катя провела в одном из свободных кабинетов, гоняя свой ноутбук и записывая как можно подробнее события предыдущих дней для будущего очерка, произошли лишь два события: на банковскую карточку оперативно пришли командировочные (шеф Пресс-центра, видно, сам лично ходил в финчасть) и вернулась Алла Мухина.
– Причина смерти – черепно-мозговая травма, – сообщила она новости экспертизы. – Нине Кацо нанесли два удара по голове: первый сзади в затылок и второй, когда она упала, в правый висок. Это чтобы уж наверняка прикончить. То есть теперь это очевидно: не просто оглушили и вытряхнули сумку, ограбили, а хотели убить. Никаких следов асфиксии, никаких странгуляционных борозд на шее. Никаких следов борьбы. Она не сопротивлялась – либо просто не видела своего убийцу, либо полностью ему доверяла. Повернулась спиной, закрывая входную дверь. Ключи от музея у нее на связке. Целы. Музей проверили – там все нормально. Сигнализация включена, никаких попыток проникновения.
– А там есть что-то ценное? – недоверчиво спросила Катя.
– Это же музей, хоть и краеведческий. Скафандр космонавта, наверное, что-то стоит. – Мухина криво усмехнулась. – Вы там, на Одиннадцатой Парковой, вели себя профессионально, солнце мое. Однако струсили.
– Хотите сказать, что не бросилась там все хватать и оставлять свои следы, а чужие затаптывать? – Катя была мрачна. – Алла Викторовна, что происходит в вашем городе, а?
– Два года задаю себе этот вопрос. А вы сразу хотите – ишь, какая быстрая.
– Пять женщин убито.
– Из всех горожан, посетивших наш музей в течение последней недели, как об этом вспомнила кассир музея, она же наш главный свидетель Амалия Ратлевская, таких любознательных было всего трое. Угадайте кто. Мы с вами, когда приехали к Нине после кражи у Чеглакова, и Дмитрий Ларионов.
– Еще его жена, подруга вашей дочки Василиса, – напомнила Катя.
– Старуха-кассир говорила о тех, кто заходил в музей. Внутрь. Это и пленка с камеры охраны подтвердила. Мы – и Ларионов. И он, кстати, заходил к Нине, по показаниям кассирши, еще и вчера вечером.
– Вечером накануне убийства?
– Ага, – Мухина кивнула. – Если хотите, поехали со мной к ним домой. Расспросим его о визите. После его ухода Нина закрыла музей, и они с кассиршей отправились по домам до следующего утра. Получается – он последний посетитель. Он последний видел Нину Кацо живой.
Они вышли из отдела, сели в дежурную машину с мигалкой.
– Разве он не на работе? – спросила Катя недоверчиво.
– Их химическая лаборатория на базе трудится сейчас на полставки. Загруженность ниже среднего. В общем-то, это его собственная лаборатория, наполовину частная, потому что, как я знаю, он после смерти матери-академика приобретал много оборудования для исследований на свои деньги. Но там и индивидуальные научные проекты сейчас, какие – в простое, какие на грани закрытия. Так что он должен быть дома, с женой.
Ехали через тихий, слишком тихий для послеполуденных часов город. Катя не сомневалась – ЭРЕБ уже в курсе того, что случилось. И новое убийство разогнало всех с узких тенистых улиц. Даже велосипедисты – племя оптимистов – попадались очень редко.
Проехали городскую набережную, где Катя гуляла в свой первый вечер в тумане. Вырвались на простор и помчались по новому шоссе.
Все вдоль реки, так что гладь воды и дальние берега не терялись из виду. Через четверть часа показались дома.
Нет, особняки за высокими заборами.
Катя поняла, что здесь, на берегу, «над вечным покоем», в полной гармонии с природой живут те, кто мог себе позволить построить вот такие дома. Это местные состоятельные люди, «знать» Дубны: бизнес-воротилы из столицы, научная академическая элита из самых верхов и богатая творческая интеллигенция, всегда рассматривавшая эти края, подобно краям Завидова, как свой собственный противовес купеческой Рублевке.
Особняки выстроились в ряд вдоль береговой линии. Здесь также располагался небольшой причал для маленьких яхт и лодок.
Заборы из бетона столь высоки, что видны лишь крыши.
Полицейская машина остановилась у ворот в высоком заборе из красного кирпича. Летом его пышно увивал плющ, но сейчас, в разгар осени, толстые перепутанные плети – голые и сухие – напоминали щупальца.
Домофон у кованой калитки. Им открыли сразу, как только Мухина назвала себя.
Оставив машину у ворот, они вошли и попали на обширный участок с двориком-патио, просторным гаражом на несколько машин, заросшим фруктовым садом, где никто не собирал с яблонь яблоки, и ухоженным газоном.
Дом Ларионовых мало напоминал темные приземистые коттеджи пятидесятых-шестидесятых, которыми изобиловали улицы ЭРЕБа. Дом выглядел относительно новым, суперфункциональным – с новомодной стеклянной пристройкой с раздвижными дверями и огромными панорамными окнами второго этажа, смотрящими на речной простор.
На пороге Катю и Мухину встретили оба супруга. Оба, и Дмитрий Ларионов, и Василиса, в старых джинсах, заляпанных краской. Он – в клетчатой пропотелой рубашке, она, хорошенькая, растрепанная, но одетая столь же затрапезно, – с малярным валиком в руках.
В доме пахло краской, но запах смешивался с дорогими цитрусовыми ароматизаторами воздуха.
– Добрый день, – поздоровалась Мухина. – У вас что, ремонт в разгаре?
– Мы с Димой готовим комнату наверху. Детскую, – радостно сообщила Василиса.
– Что, сами?
– Сами, тетя Алла! – Василиса торжествующе кивнула. – Я Димку заставила. Мы должны сделать это сами. Не рабочие, не фирма по ремонту. А мы. Потрудиться надо нам самим для него… или для нее.
Она положила руку себе на живот, который, впрочем, никак не выдавал ее положения.
– Причуды беременных, – Дмитрий Ларионов широко улыбался. – Я выполняю все, как раб. Домой из лаба приехал, в холодильнике пусто. Вася наверху с краской балуется.
– Хотите посмотреть, какой мы цвет для стен выбрали в детской? Тетя Алла? Одобрите? – она тянула Мухину за рукав в сторону лестницы на второй этаж. – Там раньше была спальня родителей Димы. Оттуда такой вид потрясный! Мы решили – это будет комната малыша. Здесь мы, в кабинете Ираиды Аркадьевны, ничего трогать не стали, решили – пусть останется как наш домашний музей. Но спальня станет…
– Василиса, Дима, у меня новости печальные, – перебила ее щебетание Мухина. – Директора музея Нину Кацо убили сегодня утром.
Василиса вскинула руку к губам, словно затыкая себе рот. Глаза ее округлились. Дмитрий Ларионов тоже вытаращился на Мухину.
– Нину Павловну?! Но мы только… но я же с ней только вчера…
– Опять это, да? – прошелестела Василиса. – На остановке?
