Хотя и цели пока что не видно.
И это тоже невозможно описать словами. Это дано лишь в ощущении, в лихорадке…
Катя причесалась, собрала волосы в узел, подколола. Мельком глянула на себя в зеркало – бесполезно наводить марафет.
Она покинула кампус и зашагала в сторону улицы Роз.
В общем-то, хотела она сразу многого и всего… Когда воображение, восхищение, жар вступают в химическую реакцию с гормонами, то…
Но дальше клумбы осенних роз – уже потускневших и словно законсервированных на корню, превращающихся из цветов и бутонов в тугие сухие шарики фиолетового, палевого и карминного цветов, – она не пошла.
Благоразумно свернула в сторону музея.
Музей науки и просвещения был открыт. И траура по безвременно ушедшему из жизни его директору внутри не чувствовалось.
В кассе сидела все та же старуха с жемчужными серьгами – очевидица и свидетель. Она узнала Катю, и глаза ее расширились, рот открылся.
– Проходите, проходите!
Катя протянула ей деньги за билет. Маленький музей нуждался в средствах.
– Кто сейчас замещает Нину Кацо?
– Хранитель научного отдела и отдела новых поступлений. Денис Григорьевич. Позвать его?
– Нет, я просто пройдусь по залам.
Она вошла в первый зал, вспомнила, как они в первый раз побывали здесь, в музее, с Мухиной. Что же, все на своих местах.
Катя шла, разглядывая огромное количество фотографий. Снимки земли из космоса. Снимки МКС. Групповые снимки каких-то людей с подписями под ними. Карта созвездий в виде старинной гравюры, где созвездия изображены в виде мифологических героев и представляют собой этакую небесную толпу бродяг, испещренных точками звезд и соединительными линиями. Музейные витрины – в одной какие-то камни на подставке. Метеориты? В другой…
Катя подошла к этой витрине вплотную.
Белый космический скафандр. Она видела его в прошлый раз.
Это не его скафандр…
И это не тот, в котором выходят в открытый космос.
В таких скафандрах они фотографируются на старте, а потом взлетают.
Катя приложила руку к витрине и провела по линиям скафандра. Захотелось прикоснуться к нему, ощутить…
Его кожа у нее под пальцами…
Как он сказал – все пялятся…
Как он сказал там, в доме – хотите чаю? Когда она была готова разреветься от обиды и досады, что упустила самое главное?
Как он появился впервые, когда они осматривали его дом, разоренный кражей…
Кража…
Катя вошла в следующий зал. Она хотела увидеть его картины. А вот и они. Снова абстракции. И опять очень много черного цвета. И ярко-белый, почти серебристый. Это так выглядит в космосе Солнце? Он говорил об этом. Нина Кацо отобрала для выставки вот эти его полотна и сомневалась, что их кто-то когда-то купит. Но это ведь не вернисаж-продажа.
В нем есть нечто, что не находит себе места. Нечто, чему тесно у него внутри, и оно выплескивается наружу в виде этих красочных и одновременно мрачных абстракций.
Может, он тоскует по полетам?
Жалеет, что покинул отряд космонавтов?
Они же – закрытый клуб избранных. Что мы, земляне, знаем о них? В дни юбилеев мелькают на телеэкранах великие космические старики. Но наши современники… Их, в общем-то, нигде не видно. Ни на светских тусовках, ни в политике, ни в телешоу, ни в повседневной жизни. Здесь, с нами, на Земле они все равно словно отгорожены от нас невидимой стеной из прозрачного стекла. Быть может потому, что…
Они, эти новые звездолетчики, видели наш шарик и нас всех вот так…
Катя сама себе показала пальцами размер теннисного мячика. Нет, вот так – она раздвинула руки до размера арбуза.
Может, им сложно адаптироваться, снова заставляя себя воспринимать как нечто большое, глобальное то, что они видели бесконечно малым и хрупким, уязвимым?
Может, поэтому им трудно общаться с другими? И они общаются внутри своего круга, клуба – там, в Звездном? И потом, там ведь секреты. Они не посвящают нас во все, что им известно.
Но Он же даже от этого отторгнут сейчас. От своих.
В первом зале послышались голоса. Катя вернулась туда и увидела молоденького взволнованного бородача в мешковатых джинсах и растянутом свитере в компании Василисы Ларионовой. Бородач протягивал молодой женщине толстый пакет.
– Здесь все. Я собрал. Лежало у Нины Павловны на столе. В будущем обязательно сделаем экспозицию. Не знаю, кого нам назначат новым директором, но выставка состоится.
Катя поздоровалась. Василиса при виде ее радостно всплеснула руками. Бородач – это был хранитель, исполняющий пока обязанности Нины Кацо, – взволновался и оживился.
Надо же, хоть кто-то радуется появлению сотрудника полиции…
Катя читала по их лицам – и они знают, новости облетели ЭРЕБ.
Они с Василисой вышли из музея. Та прижимала к груди пакет.
– Снимки Дима попросил забрать, – пояснила она. – Он сегодня занят в лаборатории до позднего вечера. Боится – затеряются в неразберихе. Он очень трепетно относится ко всему, что связано с памятью его матери.
– Я заметила, – сказала Катя. – Жаль, что так получилось. Что выставки, посвященной академику Ларионовой, не будет.
– Ничего, пробьем это позже, – Василиса не унывала. – Слушайте, вы его поймали, да? Это он?
Сколько раз за сегодняшний день Катя слышала этот вопрос!
– Произошло нападение на пенсионерку и…
– Я знаю, мне приятельница в Фейсбуке сообщила – это уборщица в том самом магазинчике на площади, где работала продавщицей та, которую нашли на остановке. Это просто что-то невероятное! Он что, сумасшедший?
– Его поймали с поличным во время нападения. Ему назначат психиатрическую экспертизу. Непременно.
– В Сети пишут – он работал водителем автобуса.
– Да.
– Ну! Все сходится. Автобусные остановки… Это так страшно. – Василиса откинула назад свои густые темные волосы. – А вы в музей просто так зашли или что-то искали?
– Я хотела посмотреть экспозицию. Василиса, можно вас спросить?
– Да, конечно!
– Вы Чеглакова Константина хорошо знаете?
– Константина Константиновича? – Василиса вдруг озорно и лукаво улыбнулась. – Такой мужчина, да? Я – не очень. Но Димка его знает с детства. Его мать всегда была ангелом-хранителем для него. Взяла к себе в НИИ. Потом хлопотала за него, чтобы он в космонавты прошел, там же отбор у них – жесть!
– А Иван Водопьянов?
