– А что ты хочешь увидеть?
Начав поворачиваться ко мне спиной, он коротко ответил:
– Пойдем в спорткомплекс.
Спорткомплекс находился на другом конце школьной территории, на расстоянии минимум четверти мили, и от него нас отделяло ледяное поле. Мы пустились в путь, больше не сказав ни слова.
К тому времени, когда мы добрались до цели, по лицу Финни катился пот, а когда он остановился, стало видно, что у него дрожат руки. Ногу в гипсе он волочил за собой, как якорь. Видимость силы, которая произвела на меня впечатление утром, наверное, была такой же иллюзией, как та, с помощью которой он дома ввел в заблуждение врача и родственников, чтобы его отправили в Девон. Мы постояли на ледяной площадке перед входом, чтобы Финни передохнул и смог войти внутрь, излучая энергию. Потом это вошло у него в привычку; я часто стоял вместе с ним перед каким-нибудь зданием, притворяясь, будто думаю, или смотрю на небо, или снимаю перчатки, но это всегда было неубедительно. Финеас, никогда не имевший опыта в этом деле, обманывать не умел.
Мы направились вдоль мраморного коридора, и, к моему удивлению, Финни прошел мимо Зала спортивной славы, где его имя уже было написано на одном кубке, одном флаге и одном «забальзамированном» футбольном мяче. Я был уверен, что именно в этот зал он и направлялся – поностальгировать о былой славе, и уже приготовился к этому и даже придумал несколько позитивных афоризмов, чтобы взбодрить его. Но он, не задерживаясь, проследовал мимо, спустился по мраморной лестнице, крутой и скользкой, и вошел в раздевалку. Я шагал рядом, озадаченный. В углу валялась стопка грязных полотенец. Финни костылем отбросил их.
– Вот дерьмо, – пробормотал он, едва заметно улыбаясь. – Ну почему надо обходиться без горничных?
В этот час раздевалка – ряды уныло-зеленых шкафчиков, разделенных деревянными скамьями, – пустовала. Под потолком тянулись разнообразные трубы. По девонским меркам это помещение выглядело тоскливо – все кругом грязно-зеленое, коричневое или серое, – но в дальнем конце сверкала белизной высокая мраморная арка, за которой находился бассейн.
Финни опустился на скамью, с трудом снял с себя зимнюю куртку на овечьем меху и глубоко вдохнул воздух спорткомплекса. Ни в одной раздевалке не было более едкого воздуха, чем в девонской; преобладал запах пота, который густо смешивался с запахами парафина и горелой резины, мокрой шерсти и жидкой мази, но для понимающих это был запах изнеможения, потерянной надежды, триумфа и сталкивающихся в поединке тел. Мне он казался просто дурным запахом. Прежде всего это был запах человеческого тела, выложившегося на все сто, запах, смысл и пикантность которого понятны любому спортсмену так же, как и всякому любовнику.
Финеас бросал взгляд туда-сюда: на перекладину, установленную над заполненной песком ямой у стены, на разновесные гири, сложенные на полу, на скрученный в рулон борцовский ковер, на пару шиповок, заткнутых под шкафчик.
– Все как раньше, правда? – сказал он, поворачиваясь ко мне и слегка кивая.
Помолчав несколько мгновений, я тихо ответил:
– Не совсем.
Он не стал притворяться, будто не понял меня, и, выдержав паузу, оптимистическим голосом сказал:
– Теперь ты наверняка станешь большой звездой. – И прибавил с каким-то смущением: – Ты сумеешь заполнить пробел и вообще… – Он похлопал меня по спине и, указав на перекладину, произнес: – Иди-ка подтянись раз тридцать до подбородка. Чем ты в конце концов решил заняться?
– В конце концов я решил не заниматься ничем.
– Ну да… – С его искаженного гримасой лица на меня сверкнул гневный взгляд. – Ты же у нас помощник администратора гребной команды!
– Уже нет. Я просто хожу на уроки физкультуры. На те, что проводятся для ребят, ничем специально не занимающихся.
Он резко развернулся ко мне, сидя на скамейке. С шутками было покончено, он раздраженно поджал губы.
– Какого черта, – на последнем слове его голос неожиданно понизился, – ты это сделал?
– Было уже поздно куда-либо записываться, – ответил я, но, увидев, как напряжение, способное уничтожить столь слабое оправдание, распалило его лицо и шею, запнулся. – В любом случае пока идет война, часто проводить спортивные соревнования будет невозможно. Не знаю, мне кажется, пока спорт вообще не так уж важен.
– Значит, ты тоже схавал эту муру насчет войны?
– Нет, конечно, я… – Я так старался не раздражать его, что начал опровергать его обвинение, прежде чем понял, в чем оно состоит, но потом осекся. – Какую еще муру? – спросил я, глядя ему в лицо.
– Муру насчет того, что идет какая-то война.
– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
– Ты что, действительно думаешь, что Соединенные Штаты находятся в состоянии войны с нацистской Германией и императорской Японией?
– Действительно ли я думаю?.. – Я замолчал, не закончив фразы.
Финни встал, перенеся всю тяжесть тела на здоровую ногу, а другую выставив вперед и лишь слегка касаясь ею пола.
– Не будь дураком. – Он смотрел на меня с холодным спокойствием. – Нет никакой войны.
– А-а, я знаю, почему ты так говоришь, – сказал я, изо всех сил стараясь не поддаваться. – Теперь я понимаю. Ты все еще находишься под воздействием одурманивающих лекарств.
– Нет, это ты находишься под их воздействием. И все вы здесь. – Он развернулся так, что мы оказались лицом к лицу. – Эти разговоры о войне – дурь. Слушай, ты что-нибудь знаешь о «ревущих двадцатых»? – Я кивнул очень медленно и осторожно. – Тогда все накачивались самопальным джином, и молодежь просто делала что вздумается.
– Да.
– А все почему? Потому что ей не нравилось то, что ее окружало: все эти священники, богатые старухи и другие напыщенные ничтожества. Тогда они попробовали ввести сухой закон, но все стали напиваться еще больше; потом, от отчаяния, они устроили Великую депрессию. Это остепенило тех, кто был молод в тридцатых. Но вечно использовать этот фокус было невозможно, поэтому для нас, для молодежи сороковых, они сварганили эту липовую войну.
– Да кто такие эти «они»?
– Жирное старичье, которое не желает, чтобы мы выперли его с насиженных мест. Это они все придумали. Нет, например, никакого дефицита продуктов. Этим типам в их клубах и сейчас подают лучшие стейки из вырезки. Ты разве не заметил, что в последнее время они стали еще толще?
Он, судя по интонации его голоса, не сомневался в том, что я заметил. На какое-то мгновение я и сам в это поверил. А потом мой взгляд упал на белую гипсовую массу, и это, как всегда, отрезвило меня, вывело из придуманного Финни мира, вернуло на землю, как сегодня после пробуждения, вернуло к реальности, к фактам.
– Финни, все это очень забавно, но я надеюсь, ты не слишком переигрываешь? А то гляди – всерьез в это поверишь, и тогда мне придется зарезервировать тебе местечко в дурдоме.
