Да, наверное, это душевное смятение и было тем первым трогательным чувством, которое называют первой любовью. Не было оно долгим или тяжелым. Скорее легким, одномоментным, будто дыхнувшим на нее нежностью весны и упорхнувшим далеко. И иногда манящим из этой своей призрачной дали чем-то трепетным, неведомым, очень нужным и невероятно притягательным, но пока до конца незнакомым.
Все, что могла Анна с уверенностью сказать о любви, заключалось лишь в одной фразе: «Я люблю своих родителей». Ее она и произнесла, неотрывно глядя в огромные навыкате глаза художника, взгляд которых в очередной раз изменился до неузнаваемости, как только мыслями их обладателя завладела Гала. Анне казалось это трогательным и приятным, но вовсе не удивительным. Так и должно было быть с настоящим творцом, если речь заходила о его музе. Когда она встретит человека, рядом с которым ей будет легко и уютно писать картины, она тоже будет ценить каждое мгновение, проведенное вместе, станет ценить его мнение и дорожить его оценкой. Хотя она слышала и читала, что любовь, которой Дали любил свою королеву, напоминала слепое преклонение и походило более на болезнь, чем на истинное проявление любви мужчины к женщине. Но как она могла судить о правдивости таких заключений, не зная людей, не видя их отношений. Да и сейчас она видела только одного из них. Действительно слепого в своем чувстве, действительно одурманенного, но такого счастливого, такого наполненного, такого одухотворенного, такого, каким и должен быть истинный творец. И этот творец теперь разглядывал ее с каким-то очень явным, но вместе с тем тонким сожалением.
– Любовь к родителям – это то, что настигает каждого неотвратимо. Жизнь не позволила мне до конца насладиться этим чувством, но она подарила мне счастье понять, что оно не имеет никакого отношения к той любви, которая способна вдохновлять человека на великие свершения. Гений без вдохновения невозможен. И ничто не может дать вдохновения такой силы, что сравнится по силе с вдохновением, которое дарует любовь. Так что ты знаешь о такой любви? – Дали все еще опирался одной рукой на перила и смотрел на Анну снизу вверх, но она могла бы поклясться: еще ни одной секунды за все время этого разговора не чувствовала она себя настолько ниже, мельче и глупее художника.
– Ничего.
Что еще могла она ответить? И вдруг ей стало страшно. Что, если сейчас Дали снова перепрыгнет на другую тему? В конце концов, кто она такая, чтобы открывать перед ней самые потайные шкафчики своей души? В памяти всплыл один из излюбленных образов художника. Он часто использовал его на картинах и воплощал в отдельных скульптурах: женская фигура в платье, из которого выезжают до разного уровня выдвинутые ящики. Одни открыты полностью, другие наглухо задвинуты. Очень точный образ человеческой души. Да, художник имел в виду женщину с ее тайнами, секретами, темными сторонами натуры, но, как говорится, у каждого есть свои скелеты в шкафу, и любой мужчина не исключение. Что, если Дали именно сейчас решит, что и без того поведал Анне слишком много? Нет-нет! Она не может позволить ему так поступить. Сменить тему, когда она ловит каждое слово, когда снова напряжена до предела, боясь пропустить нечто очень важное, интересное, совсем не известное, но почему-то заранее представляющееся близким и понятным. И Анна решилась, попросила тихо, чуть склонившись к лицу художника. Нет-нет, никаких прикосновений, никакого дыхания у лица, никакого намека на дружескую близость. Дали слишком брезглив, чтобы позволить такое едва знакомому человеку. Девушка боялась упустить момент. А потому одно лишь робкое слово, произнесенное одновременно и с достоинством, и с подчеркнутым почтением:
– Расскажите!
– Рассказать?
Полсекунды сомнения, потом энергичный кивок:
– Собственно, почему бы и нет?
Художник встал рядом с Анной и указал рукой через площадь:
– Что скажешь об этом кедре? – Он имел в виду обычное дерево, одиноко стоящее поодаль. Анна неопределенно пожала плечами. Дерево как дерево. – Когда мы только пришли сюда, я сразу обратил внимание на его нелепость. Среди моих творений ему вряд ли найдется место. Но сейчас я так не думаю. По мне так эта неуемная растительность на его ветвях сейчас весьма кстати. Я и так уже слишком нагрелся в своем костюме. А когда я говорю о Гала, перегреваюсь чрезвычайно. Так что кедр со своей тенью – то, что нам сейчас необходимо. Пойдем!
И Дали двинулся через площадь, нисколько не сомневаясь в том, что благодарная слушательница следует за ним по пятам.
Глава 4
«Гала – единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Гала я никто».
Художник дошел до дерева, скинул с себя пиджак и уселся прямо на него.
– А ты, давай, садись на свой мольберт, – велел он девушке. – Все равно там ничего ценного. Раздавишь – не жалко.
Анна только сейчас заметила, что все это время таскала за собой мольберт. Странно. За эксцентричным разговором она даже не замечала тяжести своей поклажи. Зато теперь резко почувствовала, что плечо, на котором на ремне болтался мольберт, буквально отваливается. С неприкрытым облегчением она скинула с себя деревянный ящик и удобно расположилась на нем, прислонившись спиной к стволу дерева и скрестив ноги.
– Все началось с авторучки, – начал Дали будничным голосом.
«Господи! О чем это он?! Какая ручка, если я спрашивала о любви?!»
– Однажды друг родителей подарил мне авторучку. Даже и не помню, сколько мне было лет: шесть, восемь, десять… Подарил ручку, и я влюбился.
– В авторучку?! – Девушке не удалось сдержать удивления. Она ожидала услышать совсем другую историю.
– Ну, конечно же нет! – Мэтр посмотрел на нее как на умалишенную. – Как можно влюбиться в авторучку?! Право, смешно! На конце ручке был стеклянный шар, внутри которого на санях ехала куда-то прекрасная дама в теплой шубке, а над ней кружились хлопья снега. Никогда до этого момента я не видел ничего более волшебного и чудесного. Конечно же я влюбился на всю жизнь, сразу и навсегда. – Голос художника звучал торжественно и немного печально, словно он посвящал Анну в волшебную тайну вселенной. – Идиоты-взрослые только посмеивались. Каждый считал своим долгом обязательно уверить меня, что все пройдет. Но я знал, что это навсегда. Знал и не ошибся.
Дали сделал паузу. Анна не знала, как реагировать. Что думать об этой странной истории? Была ли она правдой или выдуманной только что небылицей – насмешкой над ней, вздумавшей совать свой нос в личные дела великого мастера? Между тем тот решил продолжать:
– В сентябре двадцать девятого я жил в Кадакесе. Писал картины и продолжал делать то, что мне предписывало делать мое имя: спасал искусство от пустоты. Я был занят творчеством и ничем более. Тратить время на женщин казалось мне пустым времяпрепровождением, совершенно недостойным того, кто интересуется философией Канта и Ницше. Конечно, в обществе ходили слухи о моей странности. Мои выходки имели успех. Меня приглашали, обо мне говорили и ждали, что же еще выкинет этот худющий юноша с закрученными усами и набриолиненными волосами. О! Я уже тогда был мастер на величайшие представления. И удивлял не только общественность, но и друзей. Я как раз увлекся созданием ароматов. Когда-нибудь парфюм «Сальвадор Дали» обязательно станет изюминкой мировой косметики и знаменитым брендом. Но для всякого успеха нужна работа. И я работал, трудился не покладая рук. Не могу сказать, что сразу достиг совершенства, но мне всегда нравились эксперименты. Одним из них я и собирался поделиться с друзьями. Как-то позвал к себе в поместье Рене и Поля
[16] с женами, которых прежде не видел. Я думал спуститься, увенчанный только что созданным запахом: смесь клея, козлиных испражнений и лаванды. Я даже нанес на свои волосы этот необычайный аромат, но какой-то шум привлек мое внимание, и я выглянул в окно. Знаешь, на улице было тихо. Так что шум был знаком судьбы, проведением, святым знамением, если хочешь. Я выглянул и остолбенел. Там стояла она!
