Художник замолчал. Он будто замер в немом восхищении. Анна могла поклясться, что в эту секунду он буквально видит перед глазами картину, которую рисует своей слушательнице. Ей не терпелось услышать продолжение. Девушка позволила себе спросить:
– Кто?
– Девушка из авторучки!
– О?! – Такого поворота Анна не ожидала.
– Я отказался от своей идеи духов. Во мне заиграли такие яркие краски, что я смыл с себя новый запах, надел ярко-оранжевую рубашку, а за ухо поместил цветок герани. Он так подходил к моему душевному состоянию. И вот я вышел, а Поль говорит: «Это моя жена. Она из России». И что, что, скажи мне, я должен был подумать тотчас?
Художник обратил к девушке безумный взгляд. «Невероятно! – думала Анна. – Такая эмоциональность спустя столько времени. Как будто прошло не сорок лет, а буквально пара часов с момента этой встречи. И что же он должен был подумать?»
– Я не знаю, – честно ответила девушка.
– Ну как же! – Дали всплеснул руками. – Почему никто сразу не понимает?! Россия! Снег! Девушка в санях. Авторучка. Понимаешь теперь?
– Ага. – Анна зачарованно смотрела на Дали. – Это, это потрясающая история, – только и смогла она выдавить из себя очередную банальность. Но художник не придал никакого значения этой фразе. Он вообще, казалось, перестал обращать какое-либо внимание на присутствие девушки. Приятные воспоминания настолько захватили его, что настоящее буквально растворилось в них, перестало существовать. Он продолжал рассказывать тоном, которым наверняка могли бы говорить объевшиеся сметаной коты, если бы умели разговаривать.
– Я даже не мог пожать ей руки. Все время хихикал, как дурачок, и пританцовывал вокруг своей дамы.
– Вот так сразу решили, что она ваша? – Интимный разговор и откровенность художника добавили Анне смелости.
– Ты имеешь в виду Поля? Не знаю, что и сказать. Для меня Гала сразу же стала моей. А для него до конца жизни оставалась его Галой. Несмотря на развод, который произошел в тридцать четвертом, и жизнь со мной, официально она стала моей лишь после смерти Элюара. Что, конечно, позволяло ему надеяться, что однажды… К моему великому счастью, этого не случилось. Меня бы просто не стало. Ты можешь себе представить, что случилось бы с миром, если бы его покинул Дали?! Гала сразу разглядела мой гений. Она поняла, что меня нельзя оставлять. Если бы она это сделала – я не смог бы работать. Я буквально физически начинал умирать без нее: кисти просто выпадали из пальцев. И, знаешь, я бы и умер, если бы не эта встреча. Так бы и жил в Кадакесе, а потом отправился бы на эшафот вместе с Лоркой. Но Гала увезла меня в Париж. Париж – одно из лучших мест на земле. А Париж тридцатых определенно был самым лучшим. Ты была в Париже?
– Нет. – Ответ девушки прозвучал спокойно.
В конце концов, в этом нет ничего стыдного. Немного ее ровесников могли похвастаться путешествиями по заграницам. Конечно, до Франции от Жироны рукой подать, но какое это имеет значение, когда финансы, что называется, поют романсы. И это не только в семье у Анны. У большинства испанцев. Франко сделал все для того, чтобы многие семьи ограничили себя только одним ребенком. Какие могут быть путешествия в условиях строжайшей экономии? Но даже если не можешь себе позволить поездку, никто и ничто не может тебе запретить мечтать о ней. Париж для девушки давно уже не был простым звуком. Она гуляла по бульвару «Капуцинок» вместе с Моне, наслаждалась видами «Монпарнаса» с Сислеем, любовалась кварталом Маре, Домом инвалидов и собором «Нотр-Дам» с Писсарро. Париж ей казался волшебным и, конечно, абсолютно недосягаемым. Город импрессионистов, город Пикассо, Шагала, Дали… Глупо было бы отрицать, что этот город – город мечты.
– Ничего, – раздался голос художника, и девушка вздрогнула от неожиданности. Анна на несколько секунд забыла о его присутствии. Вот он, Париж. Кружит голову даже в мечтах. Что уж говорить о реальности.
– Все впереди, – звучало не успокаивающе, нет. Так, будто это обязательно будет. Без всяких сомнений. Непременно.
– Все впереди, – задумчиво повторил художник. – Одного жаль: в Париж тридцатых тебе не попасть. «Лё Куполь»
[17], конечно, будет стоять, но публика, увы, уже не та.
– «Нотр-Дам» будет стоять, и «Сакре-Кёр», – у Анны разыгралась творческая фантазия, – и башня, и бульвары цвести…
– И Сена течь, – подержал ее Дали. – Но это будет твой Париж. И он не имеет никакого отношения к Парижу Дали. Никакого! Надеюсь, ты это понимаешь? – Тон стал высокомерным и утратил дружелюбные нотки. Анна спустилась с небес на землю.
– Понимаю.
Художник предпочел не заметить понурого вида спутницы. Да и с чего обращать внимание на маленькую неприметную девчонку, когда он говорит о Гала. Тон его снова стал взволнованным, но не лишенным пафоса. Он объявил так торжественно, как объявляют королевский выход:
– Итак, мы поселились в Париже. Никогда после я не знал такого творческого подъема. Писал практически не отдыхая, но не чувствовал ни физической, ни душевной усталости. Многие считали странным, что картины свои я подписывал «Гала – Сальвадор Дали». Но как мог я иначе, если Гала была единственным источником, благодаря которому и рождались мои творения. Благодаря ей я не только творил, но и кормил себя своим искусством. Именно Гала познакомила с моим творчеством ценителей искусства, и оно наконец стало приносить солидные дивиденды. Конечно, нет ничего удивительного, что ее образ практически не покидает моих холстов. Да и зачем нужны бы мне были другие натурщицы, если моя уже была идеальной? «Тело у нее было нежное, как у ребенка. Линия плеч почти совершенной округлости, а мышцы талии, внешне хрупкой, были атлетически напряжены, как у подростка. Зато изгиб поясницы был поистине женственным. Грациозное сочетание стройного энергичного торса, осиной талии и нежных бедер делало ее еще более желанной»
[18]. – Художник прикрыл глаза и явно унесся мыслями в те времена, когда они с женой были молодыми и полными сил.
Щеки Анны горели. Она без всякого зеркала понимала, что ее лицо сейчас залилось пунцовой краской. Еще никогда не вела она подобных разговоров. И тем более с мужчиной. И, несмотря на то что в тоне художника не было ни малейшей интимности по отношению к девушке и весь этот любовный сексуальный подтекст был устремлен исключительно к его обожаемой музе, Анна все же чувствовала ужасную неловкость. Но вместе будоражила мысль: «Вот бы мой муж любил меня так же!»
– Я рисовал ее постоянно в разных образах, – очнулся художник. – Стоит ли удивляться, что ее совершенство сделало эти картины известными? Ты ведь знаешь их, правда? – Теперь он смотрел на Анну с тем выражением, с которым смотрит учитель на ученика, заподозрив, что тот посмел не выучить урок.
