– Я? – Анна смутилась. Она никогда об этом не задумывалась, да и если бы задумалась, не смогла бы найти ответа. Его просто не было потому, что до сегодняшнего дня она не написала ничего такого, чего не могло существовать на самом деле. И уж если бы взялась писать тореро, то он был бы вполне реальный, а не какой-то там «галлюциногенный». Девушка пожала плечами: – Я ничего не придумываю.
– И очень зря! У художника обязательно должна быть собственная картина мира, выстроенная им самим система образов. Дали давно сформировал свою систему: Гала, Венера Милосская, мухи, автопортрет – мальчик в матроске, бюст Вольтера, но эта система постоянно трансформируется, образы накапливаются, воображение пополняется. Как думаешь, оно может переполниться? – Художник задал вопрос с неподдельным интересом. Анна даже не поняла, спрашивал он ее или самого себя. Но Дали все же ждал ее реакции.
– Я не знаю, – ответила девушка.
– Вот и я тоже пока с этим не сталкивался. По крайней мере, в моей голове эти образы помещаются самым чудесным образом и делают картину мира ближе и понятнее. Образное мышление необходимо творцу. Если у тебя его нет – никогда им не станешь.
Анна вздохнула. Она никогда не думала в таком ключе о профессии художника. Казалось, в мире столько всего достойного быть запечатленным на холсте, что воображению просто незачем работать. Но если рассуждать, как Дали, то получается, что художник без фантазии никуда не годен. А как же тогда портретисты или пейзажисты, которые проводят долгие часы, недели, месяцы на пленэре, чтобы только изображение на картине в точности соответствовало оригиналу? Может быть, она как раз из таких художников, которые созданы для того, чтобы рассказать миру об истинной красоте природы и человека. Из тех, кто не будет заставлять публику искать, понимать, додумывать? Из тех, кто будет творить лишь для того, чтобы уловить и передать впечатление, подобно Моне, Ренуару или тому русскому с необычной фамилией, что добавлял в краску воск и его лунная дорожка на реке мерцала настоящим свечением
[38].
– Я полагаю, – Дали в задумчивости водил носком туфли по пыльным камням, а обувь удивительным образом оставалась чистой, – каждый истинный художник в душе остается ребенком: ранимым фантазером, точно знающим, что он хочет.
«Нет, в его представлении, она совсем не художник. Жизнь заставила вырасти и научила не обижаться даже на судьбу, фантазии остались в далеком детстве, а что она хочет… Еще несколько часов назад Анне казалось, что она это знает, но теперь».
– Так вот, Манолете, на мой взгляд, несмотря на его занятие, персона выдающаяся и определенно заслуживающая внимания Дали. Кроме того, изображая этого человека, можно со всей очевидностью полагать, что эта картина будет иметь в Испании грандиозный успех. Понимаешь, о чем я?
Теперь Анна понимала. Образы, которые художник создает силой своего воображения, должны быть притягательны не только для него, но и для публики. Пусть они будут неприятны (мухи и пауки), непонятны (бюст Вольтера), архаичны (Венера), но они будут захватывать и интриговать, вызывать должный эффект. Художника запомнят, выделят из толпы, заговорят о нем и никогда не забудут.
Однажды встав на этот путь, Дали не собирался искать других дорог. Даже тогда, когда никто и ничто не мешало ему писать обычные пейзажи. Ведь любые каракули, вышедшие из-под его кисти, имели бы оглушительный успех. Но он остался верен себе. Ему надо не просто творить, а восхищать, поражать, царствовать. Отсюда и Манолете. Возможно, не все в Испании признают творчество Сальвадора Дали, но нет на полуострове человека, который не превозносил бы имя прославленного тореадора. Анна помнила, что ни один журнал о корриде, которые, бывало, покупал отец, не обходился без фотографий Манолете и статей о нем. Уже прошло больше двадцати лет со дня его гибели, а в Испании так и не нашлось тореро, который затмил бы славу Манолете. О нем пишут книги, снимают фильмы, выпускают фигурки и значки с его изображением. И без его участия теперь не обходится ни одна коррида. Ведь именно он придумал прием с красной тряпкой, которую в честь него теперь нежно называют «мулете». Он был ранен одиннадцать раз и погиб от двенадцатой раны, убив перед этим быка. Интересно, что восхищает Дали в этом человеке, если художник склонен критиковать корриду? Анна не успела задать вопрос, а мастер уже начал отвечать.
– Никогда не понимал увлечение корридой, но безмерную храбрость тореро сложно не оценить. Тем более такому человеку, как Дали, склонному к мнительности, ипохондрии и беспокойству о собственном здоровье. Меня, знаешь ли, может довести до нервного изнеможения обычная простуда. Однажды в Америке я несколько раз чихнул и потом несколько дней пролежал в постели, думая, что умру.
Вид у художника сделался скорбным. Анне казалось, что подобные вещи нельзя говорить серьезно. Она уже почти усмехнулась, но вовремя вспомнила, что Дали «никогда не шутит», и сдержалась.
– Это ужасное состояние: ждать того, что всегда считал совершенно невозможным. Гений Дали бессмертен, я так считал и считаю. Но невидимые и вездесущие бактерии могут оказаться сильнее гения. Осознание этого меня сломило. Дали всегда был брезглив, осторожен и внимателен к своему здоровью. Но теперь я аккуратен вдвойне. Люди, поступающие в корне наоборот, а тореадоры, безусловно, относятся именно к таким людям – рисковым и отчаянным, – вызывают во мне одновременно любопытство, поклонение и осуждение. Да-да, я глубоко убежден в том, что пренебрежение своим здоровьем достойно всяческого осуждения, но поскольку в данном случае это пренебрежение связано с удивительной отвагой и отчаянной храбростью, я не могу загнать свои чувства исключительно в отрицательное русло.
– Тореадоры не могут вызывать пренебрежение, – заявила Анна со страстью истинной испанки.
– О! – Дали снисходительно улыбнулся, кончики усов приподнялись еще выше. – Если пожелаешь, Дали найдет толпу недоброжелателей, которая назовет тореро убийцами быков и никак иначе. Их храбрость окажется безумством, благородство дурновкусицей, а профессия – пережитком прошлого, атавизмом, не желающим умирать из-за пошлой и необразованной публики, падкой на дешевые зрелища.
– Дешевые?! – Анна насупилась. – Вот уж нет!
– Если что-то стоит дорого, как билет на корриду, это вовсе не означает, что оно того стоит.
Художник выудил из кармана маленький блокнот и ручку, размашисто расписался на листке и протянул его Анне:
– Держи! Уверен, что найдется не один идиот, что захочет приобрести у тебя эту бумажку за кучу денег. Но, посуди сама, разве есть в ней по-настоящему что-то ценное?
Анна дрожащей рукой, стараясь не помять, спрятала листок в карман юбки. «Конечно, есть! Конечно! – хотелось кричать ей. – И я ни за что не продам его даже за миллионы денежных куч!»
– Вот «Галлюциногенный тореро», которого я перенесу на ткань, будет гораздо ценнее. Мне нравится эта картина. В ней собран весь Дали. К тому же в ней действительно удалось воплотить идею двойного образа. Мой Манолете вырисовывается из фигуры Венеры. Его глаза – это ее голова, а нос – грудь, рот – тень, скользнувшая по ее животу. Одежда тоже выписана самым тщательнейшим образом, а зритель видит в этом небрежность. И это и есть высшая ступень гениальности!
