– Ученица? У Дали? Не может быть! – поднял глаза от газеты мужчина интеллигентного вида в очках с толстыми стеклами.
И Анне казалось, что надел он эти очки исключительно для того, чтобы лучше ее рассмотреть. Хотелось резко повернуться и броситься назад, в арку, в спасительное укрытие развалин старого театра, чтобы только избавиться от назойливого любопытства и плохо скрываемого осуждения. Девушка чувствовала, что большинство буквально застывших на площади людей смотрят на нее с недоумением и подозревают в чем-то грязном и недостойном. Хотелось остановиться и закричать:
– Отвернитесь! Отстаньте! Пойдите вон!
Анна действительно остановилась, но не закричала. Она стояла на площади под уютным закатным солнцем и поливала слезами свои сандалеты. Никогда еще не испытывала она такого пристального внимания к своей персоне и сейчас же в одну секунду поняла, что и никогда больше не хочет его испытывать.
Дали почувствовал, что Анны нет сзади. Он обернулся и, увидев ее понурые плечи, поспешил подойти. Спросил тихо, но строго:
– И как это понимать?
– Я даже не… – девушка не находила слов, – все смотрят, неужели вы не видите?
– На Дали всегда все смотрят. Это естественно.
– Это ужасно! – Анна буквально вдохнула в эти слова все смятение, которое испытывала в данный момент.
Дали взглянул на нее то ли с жалостью, то ли с сочувствием и тихо засмеялся. Анна почувствовала себя еще более неловко. Как же уморительно, должно быть, они смотрятся со стороны. Стоят на всеобщем обозрении: плачущая малолетняя дурочка и гений не первой свежести.
– Прекратите смеяться! – Она насупилась, и от внезапного порыва злости слезы мгновенно высохли.
– Ты первая! – Дали смеялся еще громче и теперь явно искусственно.
– Вы специально, да? – догадалась девушка. – Хотите, чтобы все об этом говорили? Об этой сцене? Чтобы начали сплетничать и рассказали всему городу? И чтобы слухи дошли до журналистов и они бы напечатали об этом заметку в местной газете?
– Если напечатают в «Эль Паис»
[47], будет еще лучше.
Анна нахмурилась и, невольно сжав руки в кулачки, буркнула, глядя исподлобья:
– Вы издеваетесь, да?
– Ничуть! – Художника, казалось, действительно забавляло происходящее. – И тебе я не советовал бы упускать свой шанс.
– В каком смысле? – Девушка смотрела с недоверчивой грустью.
Дали принял позу великолепного рассказчика – взгляд устремлен в даль, руки убедительно жестикулируют, голос звучит уверенно – и принялся излагать:
– Ты видишь статью в газете и снимок под ней (надо только постоять еще немного и подождать, пока какой-нибудь из самых любопытных и нахальных достанет свой фотоаппарат), потом звонишь в газету и говоришь, что на снимке с Дали – ты собственной персоной. Вуаля! – И он торжествующе замолчал.
– И? – не поняла Анна его ликования.
– И все. Дальше пресса все сделает за тебя.
Девушка продолжала сверлить художника непонимающим взглядом. По крайней мере, она забыла и о своем смущении, и о незнакомцах, наводнивших площадь и наблюдающих за ней. Дали продолжал разглагольствовать:
– Поверь, я изучил эту публику (я говорю, разумеется, о журналистах) вдоль и поперек. Не скрою, в большинстве случаев они пишут откровенную чушь, но встречаются среди них и вполне достойные индивиды. Так вот. На первых порах совершенно не важно, с кем ты будешь иметь дело. Главное, чтобы о тебе написали.
– Обо мне? – не поверила Анна.
– Именно! Ты была с Дали! Разговаривала с ним! Боже! Тебя даже видели плачущей. Замри! Кажется, нашелся охотник за сенсациями!
– Что?
– Нас фотографируют. Да веди же себя естественно! Не крути головой!
Краем глаза заметив вспышку, девушка втянула голову в плечи. Она была готова провалиться сквозь землю. Но спутник предпочитал не замечать ее растерянности и продолжал:
– Самое главное, тебе даже и выдумывать ничего не надо: никакого спектакля, никаких подводных камней. Ты – начинающая художница, а Дали решил доверить тебе свои планы. Он говорил о жизни, искусстве, любви. Он рассуждал о прошлом и позволил тебе заглянуть в будущее. «Неужели?» – удивятся журналисты. Причем не только приличные, но и все остальные, и хором решат, что в этой начинающей «живописице» определенно что-то есть, раз сам Дали… Ну а дальше все понятно.
– Что?
– Все. Дальше тебя попросят продемонстрировать две-три работы, протрубят о твоем таланте, обязательно найдется какой-нибудь заинтересованный меценат, и если ты не будешь дурой, обязательно воспользуешься ситуацией и взлетишь.
Быть дурой Анне не хотелось, но и взлетать за чужой счет тоже.
– Из грязи в князи, – пробормотала она и осторожно огляделась. Вопреки ожиданиям только два-три человека торопливо отвели глаза, случайно встретившись с ней взглядом. Остальным – стайке мальчишек-футболистов, пожилым парам в кафе, молодым мамашам с колясками и нескольким случайным прохожим уже не было никакого до них дела.
Жизнь вернулась в свое привычное русло. Ну, Дали и Дали. Он же родился здесь. Он тут частый гость. Славный сын Фигераса – вот и все. Да, с ним какая-то девушка. Ну и что? Раз она с ним – значит, так надо. Может быть, она ученица – тащит ведь тяжелый мольберт. Или родственница… Или дочка друзей… Или? Ах, не все ли равно!
Внезапно Анна испытала облегчение. Какая же она все-таки маленькая закомплексованная девочка! Действительно, а не все ли равно. Пускай себе смотрят: вопросительно, доброжелательно, негодующе, да как хотят. Конечно, не будет она пользоваться никакой ситуацией и не нужны ей никакие шансы. Но в одном Дали прав: раз он удостоил ее своим общением – значит, в ней что-то есть. И она должна не стесняться своего положения, а гордиться им.
– Ты в порядке? – осведомился художник. – Мы можем наконец сдвинуться с места, а не стоять тут на всеобщем обозрении, будто лицо Мэй Уэст поместили не под уменьшающую, а под увеличивающую линзу? – спросил он с некоторым раздражением.
Про лицо Анна не поняла ничего. Она поняла другое:
– Вы это специально, да?
– Что?
– Ну, про журналистов и все такое.
– Все такое, – передразнил художник. – Дали не из тех, кто тратит свое внимание на вещи случайные. Случайностей вообще нет ни в атомной физике, ни в математике, ни в искусстве, ни в жизни.
– Разве? – усомнилась Анна. – Но взять хотя бы нашу встречу. Ведь она же абсолютно случайна!
Художник посмотрел на нее с тем укоризненным снисхождением, с которым смотрит любящий родитель на нашкодившего ребенка, осторожно потрогал кончики своих усов и сказал очень тихо, трогательно и как-то слишком просто, а потому пронзительно:
