– Это тебе сейчас так кажется, деточка.
Анна смотрела в его черные, большие, навыкате глаза, светящиеся умом, и верила безоговорочно. Все это создано для нее. Этот день, эта площадь во всех своих состояниях: утреннем – говорливым и бойким, полуденном – ленивым и знойным, и вечернем – неторопливым, завораживающим, западающим в душу, будоражащим лучшие чувства. И даже сам Дали здесь специально для нее. Для того чтобы научить не бояться, не прятаться, не стесняться, а видеть и ценить прекрасное, что дано только тебе и больше никому. Анне дана эта встреча, этот день, эта площадь, и пока это лучшая неслучайная случайность, которая произошла в ее жизни.
– Куда надо идти? – с готовностью спросила она.
– В гости, – коротко ответил Дали. – Полагаю, рабочий день окончен, и это к лучшему. Одета ты явно не для приемов. Только, пожалуйста, не надо снова впадать в оцепенение, будто ты кролик, которого бросают в клетку с тиграми.
И, не собираясь тратить время на дальнейшие уговоры, художник отвернулся от девушки и быстро зашагал через площадь, отвечая поклонами на поклоны, улыбкой на улыбку и приветствием на приветствие.
«И вам всего доброго», – говорил он, раскланиваясь с пожилым господином. «Мое почтение», – кивал старушке за столиком кафе. «Будьте здоровы!» – желал детишкам в колясках и их мамашам.
Анна еле успевала за ним, стараясь больше не замечать буквально пронзающих ее пытливых взглядов. «Неужели, – думала она, – это обязательное приложение к славе? Это всеобщее любопытство, узнавание, беспардонность? Это желание выхватить кусочек чужой жизни, приобщиться к великому и недостижимому? Неужели мне все это надо?» И тут же отвечала себе: «Нет! Мне ни к чему такое пристальное внимание незнакомых людей. Я никогда не захочу терпеть эти назойливые взгляды и беспардонные приставания: «Как поживаете, дон Сальвадор? Что нового, сеньор Дали? Над чем сейчас трудится великий художник?» И на все вопросы надо вежливо отвечать, не срываясь, не пытаясь унизить высокомерием».
Девушка быстро шла за художником и наблюдала, как он в одиночку совершенно свободно выдерживает натиск целой площади, охваченной ликованием от встречи с Дали. Она смотрела и видела: мастер не испытывает никаких затруднений. Напротив. Он выглядел абсолютно счастливым, довольным жизнью и даже гордым от того, что такое количество народа осаждало его своим вниманием. И при виде этой картины стало Анне не грустно, нет, и даже не тоскливо, но как-то немного досадно. Досадно на саму себя: такую робкую, такую непутевую, такую не приспособленную к жизни, которую должен вести человек, решивший посвятить свою жизнь творчеству. Нет, она никогда не смогла бы прилепить к своему платью брошь из яичницы, или выйти к публике в костюме водолаза, или выставить на всеобщее обозрение свое обнаженное тело, или написать подробный отчет о работе своего кишечника, даже если хотя бы на мгновение представить, что этот отчет мог быть кому-то интересен. Означает ли это, что сеньор Дали – единственный в своем роде уникум и ему дано то, что не дано другим? Конечно! Но еще это означает и другое: ей – Анне – решительно не стоит пробовать свои силы в живописи. Во всяком случае, в живописи серьезной. Конечно, можно попробовать поступить в Академию просто для самоутверждения, но ради чего? Просто ради красивой бумаги? Оно того явно не стоит. Можно было бы жертвовать всем и идти навстречу мечте, если бы Анна была хоть на долю секунды готова когда-нибудь вот так, как Дали, идти и непринужденно раскланиваться с незнакомцами и получать от этого необъяснимое удовольствие, как от сильнодействующего наркотика. Нет, никакой великий художник из нее не выйдет. Можно, конечно, писать в стол и прославиться после смерти, но на это гарантии никто не даст, да и на что тогда существовать при жизни?
Значит ли это, что надо совсем распрощаться с искусством? Ей стало страшно. И что тогда делать? Работать на заводе от звонка до звонка? В перерыве творог, булочка и сплетни с такими же, как она, сначала молодыми, а потом уже не первой свежести девушками? И разговоры о том, где выгоднее покупать сыр, как правильно готовить гаспачо, и конечно же о том, что все мужики сволочи. Нет! Теперь Анна еще больше, чем прежде, не хотела для себя такой судьбы. Забыть о живописи совсем? Не интересоваться искусством? Сейчас это казалось абсолютно невозможным. А что тогда? Попробовать стать учителем? Каждый день входить в класс и рассказывать детям о светотени? Учить правильно держать кисть, показывать художественные альбомы и смотреть, как в других загорается искра, которая так и не смогла разгореться в тебе? В этом ее предназначение? Это и есть неслучайность встречи с Дали? Сбить Анну с пути или, наоборот, наставить?
Машинально следуя за своим спутником, Анна представила, как входит в класс и, раскладывая на демонстрационном подносе фрукты, объявляет: «Сегодня пишем натюрморт». А потом под звуки шуршащих кистей осторожно скользит между мольбертами, кому-то одобрительно кивая, у кого-то подправляя эскиз, кому-то советуя иначе смешивать краски.
– Сеньора Ортега, подойдите, пожалуйста!
– И у меня взгляните, сеньора!
– Мне тоже нужна ваша помощь!
– Сеньора, у меня ничего не получается!
«Сеньора!» Анна не удержалась и звонко хохотнула. Ну, какая из нее сеньора?! Чтобы быть учителем, надо учиться, пожалуй, даже больше, чем ремеслу художника. Живопись – это, что бы ни говорил Дали, в первую очередь все-таки талант, а потом уже все остальное. Учитель, конечно, тоже должен иметь дар от бога в своей профессии. Но он и предмет свой должен знать отлично, и в других научных сферах что-то да соображать. Дети любят задавать каверзные вопросы, и только попробуй сесть в лужу и не ответить на какой-то из них – вмиг потеряешь уважение! А что Анна знает помимо программы средней школы и того, что проходили в художественной? Если что и знала, то за два года забыла. «Ох, везет же Дали! Он так много всего добился и знает, чего хочет добиться в будущем. Обеспечил себе и работу, и удовольствие на годы вперед: мечтает о собственном музее и непременно его построит. А Анна пока даже не представляет, о чем ей теперь мечтать, если только, если только…»
Дали резко остановился и обернулся. Недодуманная мысль снова ускользнула от девушки.
– Вид твой, конечно, далек от экстравагантности. – Художник оглядел ее с ног до головы.
Если что и смущало Анну в собственном облике, то только сандалии, довольно стоптанные и неподходящие под определение «модные». Но в остальном она выглядела вполне прилично: белая блузка с короткими рукавами-фонариками и широким воротником в виде кружевного волана и легкая светло-серая, чуть расклешенная юбка в крупную складку. Густые волнистые волосы собраны в аккуратный высокий хвост. Яркие дуги бровей разлетаются к вискам изогнутыми линиями. Зеленые глаза в ореоле пушистых ресниц смотрят скромно и внимательно. Тонкие щиколотки и запястья, изящная шея и талия. Небольшая грудь, длинные ноги, высокий лоб, гладкая смуглая кожа. Молодость. Она молодая симпатичная девушка, и разве имеет значение, во что она одета. Именно так Анна и подумала бы, если бы была немного старше и увереннее в себе. Но она была еще юной и застенчивой, поэтому покраснела и потупила взгляд. «Если он считает ее вид недостойным, зачем тогда потащил за собой?»
