– Почему?!
Жест рукой – и все понятно. Смятая боковая панель центрального пульта, лопнувшие платы. Как еще дым не валит...
– Дежурный, – горько поясняет Шпонька. – Он дрался.
Так. Похоже, моя вторая идефикс – перекрыть коридоры герметичными задвижками, сымитировав частичную разгерметизацию базы, и тем самым разъединить мятежников – тоже провалилась. С одной стороны, оно и к лучшему – разрежет еще напополам какого-нибудь дурака, эти задвижки прямо-таки выстреливаются на пиропатронах, – но только с одной стороны...
Можно бы порадоваться тому, что мне удалось связаться хотя бы с «Магдаленой», но радоваться отчего-то не хочется.
А время идет...
Время идет, и я не знаю, что делать. Хотя... нет, кажется, знаю!
– Связи с отсеками тоже нет?
– С реакторным залом – должна быть. – Шпонька на лету ухватывает мысль и даже слегка воодушевлен. Быстро же он поменял приоритеты...
Все правильно. С остальными будет то же самое. Во всяком случае, с большинством.
– Оттуда можно включиться в общую связь?
– Да.
– Действуй! – командую я, молясь Первоматери и всем запрещенным богам, чтобы они сотворили маленькое чудо в нашем бедламе: оставили целым нужный мне кабель.
– Есть, – докладывает Шпонька.
Образец послушания.
– Это Тим Гаев. Всем, кто меня слышит... отзовитесь...
Молчание.
– Всем, кто слышит...
– Тим!.. – Голос чудовищно искажен, болботанье, а не речь. Тьфу, да это же Мбога! А я думал – помехи.
– Дай-ка мне Мику или еще кого-нибудь...
Я успокаиваюсь, и ничего странного в этом нет. Там свои, я слышу их голоса. Я не один.
– Тим?
– Привет, Мика. Как вы там?
– Неплохо, – хмыкает Мика в ответ. – Генераторная пока тоже наша. Мы тут, понимаешь, обесточили шахты, так что «Незабудка», может, и взлетит, а капсулы – вряд ли... А у нас прямо курорт, жарковато даже. Ты там случайно не мерзнешь?
– А что?
– Только то, что мы отключили внешний контур охлаждения. Разгоняем понемногу реактор, ну и заодно охлаждаем этих... у кого чересчур горячие головы. Тебе там слышно, как ломают дверь?
Смешок. Еще бы. Двойную бронированную дверь в реакторный зал не сразу возьмет и плазменный резак.
– Взлетим же!
– Вот именно, – с ехидцей подтверждает Мика. – Минут через сорок-пятьдесят, я думаю, всем станет жарко. Если эти слабоумные вдруг не поумнеют.
– Иду к вам! – кричу я в микрофон.
– Хм. А зачем ты нам нужен?
– Сделаю от вас заявление. Есть новости. Мог бы и ты сделать, но нужен мой голос.
– Думаешь, поможет? – сомневается Мика.
– Уверен. Ждите. – Шлепком ладони я отрубаю связь.
– А мне что делать? – мнется Шпонька.
Хороший вопрос.
– Сам придумай, – отвечаю я. – Лучше всего попытайся сегодня уцелеть. Ты мне еще понадобишься, а я добро помню, так что понадобишься мне ты, а не кто-то другой... Понял? Ну и катись.
И сам же первый выкатываюсь из башенки дежурного, потеряв к Шпоньке всякий интерес.
Нет, в верхних горизонтах базы никакого особого холода пока не ощущается, вот ниже... ниже да. Изо рта валит пар, и кое-где стены прямо на глазах покрываются кристалликами инея. Через полчаса он нарастет коркой в палец толщиной и будет свисать с потолка рыхлыми хлопьями, через сутки исчезнет температурный градиент между помещениями базы и холодной глыбиной Ананке... каких-нибудь минус сто пятьдесят по Цельсию, чепуха!
Но гораздо раньше рванет главный реактор, обратив в плазму базу с верными и неверными, чистыми и нечистыми, со штабом Четвертой эскадры, также, вероятно, со штурмовой группой, десантировавшейся с «Магдалены», да и с самой «Магдаленой» в придачу. Так рванет, что, пожалуй, Ананке изменит орбиту, а чужим кораблям за барьером не останется работы... Как сказал один самоубийца, зачем предоставлять другим делать то, что можешь сделать сам?
Кольцевой туннель с монорельсом? Нет, это далеко, и не факт, что там уже не обесточено. Значит, напрямик...
Вы когда-нибудь пробовали бежать при почти нулевой силе тяжести на магнитных подошвах? И не пробуйте – лучше сразу уйдите в Вязкий мир.
Бах! Бах! Бабах! Хлопок при нырке сливается с хлопком при выныривании. Я проношусь ракетой по бесконечным пустым коридорам и по коридорам не пустым, мимо куда-то спешащих эксменов, знакомых и незнакомых, успевающих сообразить, кто это только что промчался мимо них, но не успевающих ничего сделать...
В безлюдных местах можно отдышаться. И – снова вперед. Сколько осталось – двадцать минут? пятнадцать? Когда истекут обещанные полчаса, Иоланта выбросит десант на базу, я ее знаю.
Предупреждающие трехлепестковые знаки при входе в реакторный зал. Здесь очень людно, суета и гвалт. Бум-м-м! – кувалдой в стальную дверь. Воняет ацетиленом и копотью. Сразу несколько рук вцепляются в меня раньше, чем я успеваю уйти в Вязкий мир для последнего нырка.
Зря.
Рукопашный бой в условиях крайне малой силы тяжести, почти в невесомости, серьезно отличается от боя на ринге у Мамы Клавы. Это непростое занятие, слабо мною освоенное за отсутствием специальных тренировок. Тем не менее целых три полновесных удара успевают достичь цели, прежде чем я взмываю к потолку на манер воздушного шарика, пребольно стукнувшись маковкой обо что-то угловатое и совершенно, на мой взгляд, здесь излишнее. Черти бы побрали эти наспех спроектированные и наспех построенные базы, постоянно требующие каких-то доделок и переделок, этот перманентный строительный бардак, эти запутанные инженерные коммуникации, несуразные коробки и ящики, прикрученные криво и где попало, эти трубы и шланги под потолком...
Шипя от боли, успев вдохнуть лишь малую толику воздуха, я ныряю вновь.
* * *
Присцилла О’Нил оказалась сухонькой пожилой женщиной с седыми волосами, собранными в пучок, с невозмутимым видом, острым взглядом и привычкой говорить мало, но так, что ни убавить, ни прибавить. После двух минут общения с нею у меня создалось впечатление, что она относится к своим словам, как к алмазному резцу, если сравнение с ножницами покажется недостаточным, – сначала, мол, семь раз отмерь. По сравнению с ней Иоланта Сивоконь выглядела вульгарной балаболкой, причем балаболкой разгневанной.
Общий итог бунта стал ясен менее чем через час, после того как старожилы позапирали инсургентов по кубрикам: по первым подсчетам, убито шестнадцать эксменов и двое людей, один человек ранен, а что до раненых эксменов, то число тяжелых случаев достигает двадцати, словом, активный персонал базы уменьшился на сорок единиц, в том числе шесть пилотов. Легкораненых же во много раз больше, фактически пострадал каждый четвертый – кто в перестрелке со штабом Марджори, кто в лютой поножовщине со старожилами, по счастью, сумевшими быстро сориентироваться в обстановке. Черта лысого они успели бы сгруппироваться для отпора, не будь мысли Лучкина и его подручных заняты в первую очередь штабом Марджори и единственным телепортирующим эксменом!
