– Сигурд, как же мне тебя не хватает! – пробормотал Хакон.
Далеко не молодой ярл еще не настолько оправился от ран, чтобы пойти в новый поход, и Хакон передал ему на это время свои полномочия в Норвегии. Не думая, что пожилой воин сможет заметно повлиять на ход сражения, Хакон тем не менее был угнетен его отсутствием. Его языческий «крестный», принявший младенца при появлении на свет и давший ему королевское имя, Сигурд с отрочества оставался его ближайшим родичем, другом, советчиком, наставником, и даже разделившие их вопросы веры не нарушили этой связи. Хакон, давно уже взрослый, зрелый мужчина и отважный воин, без Сигурда чувствовал себя будто без любимого меча – сражаться можно и другим, но той уверенности нет.
В это время сбоку закричали: «Конунг!» Хакон обернулся: один из его людей, Эгиль Паук, отчаянно махал синим плащом – судя по богатой шелковой отделке с вышивкой, женским, будто хвастался добычей. Хакон понял этот знак.
– Труби отход! – через плечо велел он оруженосцу.
Заслышав сигнал «Все ко мне!», норвежцы потянулись назад, сбиваясь в тесный строй вокруг знамени. Как всегда, кто-то в горячке боя не услышал рога, кто-то не смог пробиться к своим. Схватка шла по всему полю. В иных местах бойцы рубились один на один, не замечая никого, кроме противника и его меча, в котором сосредоточились жизнь и смерть.
* * *
Натиск в середине поля ослаб. Люди Хакона отступали, и теперь Горм повел своих людей вперед. В его годы нелегко было выдержать столько усилий, но он ничем не показывал усталости. И уж тем более он не боялся смерти. Горм был уже тех лет, когда мужчине стоит опасаться позорного рабского конца на постели; по примеру легендарного Харальда Боевого Зуба, седеющие конунги нередко затевают войны с соседями лишь затем, чтобы найти славную гибель на поле боя. И Горм сейчас не замечал усталости: его несла волна невероятного воодушевления, он чувствовал себя защищенным, будто его укрывает невидимый щит, и в то же время необычайно остро ощущал все происходящее вокруг, слышал каждый звук, видел каждую мелочь.
А главное, он видел ее, свою валькирию. Прекрасная дева лет пятнадцати, с распущенными волосами, одевающими ее золотистым облаком, точно такая, какой он впервые увидел ее без малого сорок лет назад, находилась где-то рядом: ни спереди, ни сзади, ни сбоку, ни даже сверху. Она просто была с ним, как часть души – лучшая часть. И вместе они пребывали в ином мире – в том, где сами боги молоды.
* * *
Берсерк Тормод Бык из дружины Хакона с проклятием столкнул с себя мертвое тело. Это был еще довольно молодой, в расцвете сил крупный мужчина, с намечавшимся брюшком, круглолицый, с кудрявыми волосами ниже плеч и ярким румянцем на щеках. В самом начале боя они с Асвардом Белым шли на острие клина, но потом битва разлучила их. Тормода оглушили ударом по шлему, сбили с ног, а потом его завалило телами убитых. Однако он был жив и через какое-то время опомнился настолько, что смог разбросать кровоточащие, стынущие, тяжелые, будто бревна, тела и выбраться на волю. Без шлема, в залитой своей и чужой кровью рубахе из черной бычьей шкуры, он поднялся и под обломками разрубленного щита нашарил рукоять своего меча.
Не замечая боли в разрубленном бедре, за шумом крови в ушах не слыша призывов рога, Тормод видел лишь врагов. Обеими руками он сжал рукоять меча; жуткая ухмылка сияла во всклокоченной бороде. Пьяный от боя и запаха крови, Тормод шагнул навстречу Горму. Он шатался, но был огромен и грозен, как ходячая гора. Ничего человеческого в нем не осталось – ни страха за себя, ни способности чувствовать боль, ни жалости к врагам; его несло боевое безумие, он был воплощением всесокрушающей стихии войны.
* * *
Тень упала на лицо Горма, и он быстро повернулся. Перед ним был человек-гора – страшный, огромный, залитый кровью, с занесенным над головой мечом. Вздыбившиеся волосы вились над головой, будто грозовая туча.
Горм привычно вскинул щит, принимая страшный удар; треснуло дерево, щит раскололся до умбона. Конунг шагнул вправо, ударил мечом – и отличный франкский клинок начисто отсек противнику левую руку. Но берсерк будто не заметил! Удерживая оружие в правой, он пнул нижний край Гормова щита, освобождая оружие, и снова ударил. Брызнули звенья кольчуги, тяжелый клинок, рассекая ключицу, глубоко вошел в тело.
Горм упал навзничь и уже не видел, как воины добивали воющего берсерка. Над ним раскинулось огромное, ярко-голубое небо с бегущими облаками, и он вдруг различил в них фигуры прекрасных всадниц. Вспышка света ударила по глазам – юная Тюра в радостном порыве протянула к нему руки. И поле боя, залитое кровью и заваленное телами, вдруг оказалось где-то далеко-далеко внизу…
Сбив строй и лишь иногда оборачиваясь, чтобы отогнать наиболее ярых преследователей, норвежцы отходили к кораблям. Датчане наседали со всех сторон, но, измотанные и израненные, не спешили класть головы. Харальд сорвал голос, пытаясь за всеми уследить и всех направить куда надо. Он видел, что из четырех вождей остался единственным на поле.
И тут его внимание привлек крик позади:
– Смотрите, дым! Усадьба горит!
* * *
В грид ворвалась служанка с вытаращенными глазами:
– Сюда идут норвежцы!
Ингер и Гуннхильд разом вскочили, а в грид уже валила толпа челяди, оставшейся в усадьбе.
– Норвежцы! Идут сюда! – К ним устремился управитель, напуганный, как и все прочие. – Хозяйка, надо уходить!
– Но где же конунги?
– Идет сражение!
– Но разве… норвежцы уже прорвались?
– Нет, это другой отряд, они пришли в обход поля! Не похоже, чтобы они участвовали в сражении, они не ранены, и все у них в порядке.
Гуннхильд и Ингер переглянулись. Такого они не ожидали.
– Много там людей?
– Человек двадцать!
– Да что ты, Грим, все пятьдесят! – загомонили вокруг.
– Бежим! – Ингер схватила Гуннхильд за руку и потащила к выходу.
– Но постой, может быть, нам запереть ворота и отбиваться? Здесь крепкий частокол!
– Кто будет отбиваться? Мы с тобой разве что, остальные тут глупые бабы да рабы! Даже если раздать им топоры, разве они смогут отбиться от хирдманов? А если те выломают ворота бревном? Или закидают нас горящими стрелами, тут все загорится, и мы окажемся в ловушке!
Ингер была права, и Гуннхильд больше не спорила. Толпа челяди устремилась наружу впереди них. За воротами все сразу увидели вражеский отряд: человек тридцать спешили сюда через пустошь. Шедший впереди показался смутно знаком.
– Я помню того человека! – подтвердила Ингер, бросив взгляд в ту сторону. – Он приезжал с Сигурдом!
– Точно! – на бегу подтвердила Гуннхильд, лучше знавшая Сигурдову дружину. – Это Эгиль Паук, я его хорошо помню.
– Чего ему тут надо?
– Вон они! – долетел до них голос Эгиля, словно отвечавшего на этот вопрос.
