Между плечом и шеей Горма зияла страшная рана, залитая черной засохшей кровью. Но лицо его было спокойно, почти радостно, как будто перед смертью он увидел что-то необычайно отрадное. Харальд стоял, свесив голову, ветер теребил его упавшие на лицо светлые волосы. Хирдманы молчали, столпившись вокруг тесным кольцом.
– О такой смерти любой конунг может лишь мечтать! – сказал наконец Регнер, тоже осунувшийся, опирающийся на обломок копья. – В палатах Валгаллы Один с радостью примет нашего старого конунга. Но так как не годится данам оставаться без конунга хотя бы на один день, мы должны немедленно найти себе другого.
– Далеко ходить не придется! – Бродди поднял глаза на Харальда. – Да славен будет Харальд, сын Горма, конунг данов!
Хирдманы закричали, еще нестройно, но с оживлением. Принесли щит, Харальд встал на него, и четверо хирдманов подняли его на уровень плеч, чтобы все, кто выжил после битвы, знали: у данов есть уже конунг, достойный преемник прежнего!
Осталось найти женщину, что вышьет ему собственный новый стяг.
Сойдя наземь, Харальд велел выставить дозор у моря, а остальным собирать раненых, которым еще можно оказать помощь. Он и сам ходил по полю, пока не нашел Олава и Рагнвальда – один лежал поверх другого. И тела обнаружились совсем не там, где им полагалось бы… Харальд вздохнул: Олав и здесь явно шел впереди. Будь у него ума столько же, сколько сил и отваги – получился бы величайший герой! Но зато он умер так, как всегда хотел.
Поначалу показалось, что дядя и племянник, последние из ютландских Инглингов, ушли в Валгаллу вместе. Но, когда тела перенесли и осмотрели, выяснилось, что Рагнвальд еще дышит. В груди его зияла такая глубокая рана, что надежд на выздоровление почти не было. Однако Харальд велел все же перевязать его. Несмотря на все их раздоры, он не мог не уважать младшего Инглинга, а к тому же боялся представить отчаяние Ингер.
И, подумав о сестре, решил вернуться в усадьбу – там ведь тоже нужно готовиться к приему раненых и уцелевших.
В усадьбе его встретила растерянная челядь. Норвежцы Эгиля Паука на обратном пути подожгли было одно из строений, но слишком спешили вернуться к своим, и пожар удалось потушить – мокрая солома крыши горела плохо. Но кроме челяди, никто не вышел ему навстречу.
– Где женщины? – Харальд в беспокойстве огляделся. – Моя сестра, Гуннхильд?
– Молодые госпожи убежали… – бормотали старые служанки, недостаточно легкие на ногу, чтобы последовать их примеру. – Здесь были норвежцы. Молодые госпожи убежали в лес, те гнались за ними…
Харальд похолодел. Пока они там воевали на поле, женщины в усадьбе остались беззащитны. Но кто мог подумать, что Хакон пойдет на такую подлость?
Он выбежал за ворота. На поле было пусто.
– Где девушки? – заорал он так, что его услышали во всей усадьбе сразу. – Ингер! Гуннхильд! Кто-нибудь их видел?
– Я видела, норвежцы несли плащ и шаль госпожи Гуннхильд, – подала голос одна из служанок.
– А ее саму? – Харальд схватил ее за платье на груди.
– Не знаю… – Та в испуге сжалась. – Я видела ее синий плащ и ее белую накидку, она в них убежала. А потом Ингер велела рассыпаться, чтобы не бежать всем вместе, и мы все разбежались в стороны, и они тоже. Побежали в лес. А потом… я не знаю, я пряталась.
– Я тоже видел плащ госпожи, – подтвердил один из рабов-водоносов. – Норвежцы бегом бежали из лесу и несли его. Самой госпожи не видел.
Харальд немедленно приказал всем, кто есть в усадьбе, до последнего старика идти в лес и искать. Велел выпустить собак, но те не могли взять след, затоптанный десятками ног.
Вооружившись факелами, челядь и сколько-то хирдманов, кто не был ранен, устремились через поле в лес. Шагах в двадцати от опушки нашли Грима-управителя: он был ранен в двух местах и лежал за кустами, перетянув рану на бедре обрывком своего подола, а глубокий порез в плече зажимая ладонью.
– Конунг… – с облегчением простонал он, увидев Харальда. – Госпожа Ингер… вы нашли ее?
– Где она? – Харальд порывисто наклонился к нему.
– Ее схватили норвежцы. Поймали здесь недалеко, она зацепилась за ветку, и ее схватили. Она дралась с ними как бешеная, но они ее скрутили и унесли на руках.
– Куда унесли?
– Туда. – Грим слабо кивнул в сторону моря. – Я больше ничего не видел.
– А… вторая девушка? Гуннхильд?
– Она сперва убежала в лес, потом я видел, как она мчалась вдоль опушки – так мчалась, будто у нее восемь ног. Потом видел, два норвежца несли ее плащ и белую шаль.
– А она сама?
– Ее саму я не видел.
– Я могу сказать тебе, где вторая девушка, – вдруг раздался рядом голос.
Резко обернувшись, Харальд увидел Кетиля. Нищий выглядел усталым, тяжело дышал, кашлял и покачивался, хоть и опирался на палку.
– Ты знаешь это место. Ты был там раз, летом еще. Помнишь избушку…
– В ельнике? – сразу понял Харальд. – За стоячими камнями?
– Да, она там.
– Откуда ты знаешь?
– Как же мне не знать, коли я сам отвел ее туда и просил никуда не уходить?
– Пойдем!
Они пустились через лес так быстро, как позволяли усталые ноги хромого, но вскоре Кетиль сел на поваленное бревно среди мха, выронил палку.
– Ты теперь знаешь дорогу, – кашляя, прохрипел он. – Не собьешься с пути. А я… свое дело сделал.
Впрочем, Харальд уже не нуждался в проводнике. Он бежал так, будто мог не успеть к уходящему кораблю – последнему кораблю в вечность. За прошедшие часы он осознал, что произошло. Олав и Горм мертвы… как и Тюра. Рагнвальд едва ли выживет. Ингер увезли. Он, Харальд, остался один из всего своего рода, не считая двух маленьких детей. Опустел дом, погас очаг, остынет зола. Жилье без женщин – стылая могила, а он потерял даже Хлоду. Но и Гуннхильд тоже осталась одна. Хакон был общим их врагом, и Гуннхильд была последней, что судьба позволила ему сохранить. Казалось, не окажись ее там, в той избушке – и он останется один в мире. Навсегда.
Продираясь сквозь ели, Харальд сбавил шаг. Сгустились сумерки, второпях он потерял и без того едва заметную тропинку, но знал, что цель близка. Это должно быть где-то здесь. Продвигаясь вперед, между стволами и валунами, перелезая через бурелом, он все время оглядывался, боясь пропустить низкую дерновую крышу.
И вдруг где-то сбоку мелькнул огонек. Харальд сразу успокоился и пошел медленнее. Огонек рос, становился ярче, и вот показался крошечный домик, будто выросший из мха, дерева и валунов, застрявший на грани человеческого обжитого и троллиного дикого мира. Но дверь была отворена настежь, и внутри пылал огонь – как в том доме, куда зашел сам Один, странствуя по миру, чтоб населить его людьми.
Неслышно ступая по мху и хвое, будто боясь спугнуть судьбу, Харальд приблизился к двери.
