– Закончили? Я хочу домой.
– Все уже, – бросаю я.
– А какого черта вообще это было? – спрашивает он у Мэри.
– Вам с Купером нужно будет поговорить, – отвечает она, и у папы выступают желваки на скулах. Какого черта тогда мы тебе вообще платим? – написано у него на лице. – После этого мы обсудим следующие шаги.
– Фантастика, – бурчит он.
Я встаю, протискиваюсь в узкую щель между столом и стеной, прохожу, сутулясь, мимо Мэри. Мы идем молча, один за другим выходим через двойные стеклянные двери, и Мэри прощается.
– Пока, – бросает папа и сердито идет к нашей машине на дальнем конце парковки.
Я напряжен. Машинально пристегиваюсь, сев в джип следом за ним. Как начать? Что сказать? Сказать ему прямо сейчас или приехать домой, где мама, и бабуля, и… боже мой, Лукас?
– Что это вообще было? – спрашивает папа. – Почему так долго?
– Новые улики, – безжизненно отвечаю я.
– Да? Какие?
Не могу. Не могу, когда мы с ним вдвоем.
– Давай дома.
– Даже так, Куп? – Папа бросает на меня взгляд, обгоняя медленный «Фольксваген». – Серьезные неприятности?
У меня начинают потеть ладони.
– Подождем до дома, – повторяю я.
Мне надо сказать Крису, что произошло, но я не решаюсь ему написать. Надо поехать к нему и объяснить лично. Еще один разговор, который что-то во мне убьет. Крис живет открыто с одиннадцатого класса. Его родители художники, для них в этом нет ничего страшного. Там было что-то вроде: «Ну да, мы давно поняли. Чего ты так долго тянул?» Он на меня не давит, но тайные встречи – не тот образ жизни, который ему хочется вести.
Я смотрю в окно, барабаня по ручке двери всю дорогу до дома. Папа подъезжает, и наш дом высится передо мной: большой, знакомый – и сейчас мне меньше всего хочется в нем оказаться.
Мы входим, папа бросает ключи на стол в прихожей и в гостиной видит маму. Они с бабулей сидят рядом на диване, будто поджидают нас.
– Где Лукас? – спрашиваю я, входя в комнату вслед за папой.
– Внизу, на приставке играет. – Мама уменьшает звук телевизора, бабуля склоняет голову набок и устремляет на меня внимательный взгляд. – Все в порядке?
– Купер такой загадочный. – Папа смотрит на меня проницательно и одновременно снисходительно. Не понимает, принимать мои очевидные переживания всерьез или нет. – Рассказывай, Куперстаун. Что за суета? У них на этот раз действительно есть какие-то улики?
– Они считают, что да. – Я прокашливаюсь и сую руки в карманы джинсов. – То есть да. У них новая информация.
Все затихают, обдумывая сказанное, потом замечают, что я не спешу продолжать.
– А что за информация? – спрашивает мама.
– На сайте Саймона была запись, которую зашифровали прежде, чем полиция до нее добралась. Думаю, это то, что он изначально собирался про меня написать. К стероидам отношения не имеет. – Снова мой южный акцент.
У папы акцент вообще никогда не пропадает, поэтому он не замечает его возникновения и исчезновения у меня.
– Я знал! – провозглашает он торжествующе. – То есть с тебя сняли подозрения?
Я молчу, в голове у меня пусто. Бабуля наклоняется вперед, ее руки сжимают череп на рукоятке трости.
– Купер, что хотел написать про тебя Саймон?
– Ну… – Пара слов, и все в моей жизни разделится на «до» и «после». В легких не остается воздуха. Я не могу смотреть на мать, и уж точно на отца. Поэтому смотрю на бабулю. – Саймон… как-то… узнал… что… – Боже мой. Запас слов-паразитов у меня закончился.
Бабуля постукивает по полу тростью, будто хочет мне помочь.
– Я гей.
Папа смеется. Смеется с облегчением, хлопает меня по плечу:
– Ну, Куп! Я тебе на минуту даже поверил. Серьезно, что там случилось?
– Кевин! – сквозь зубы выдавливает бабуля. – Купер не шутит.
– Да ладно, не шутит! – Отец все еще смеется.
Я вглядываюсь в его лицо, потому что знаю: он в последний раз смотрит на меня так, как смотрел всегда.
– Ты ведь шутишь? – Он бросает на меня небрежный уверенный взгляд, видит мое лицо – и улыбка его гаснет. Ну, вот и все. – Куп, ты шутишь?
– Нет, – отвечаю я.
Глава 23. Эдди
Понедельник, 22 октября, 8.45
Перед «Бэйвью-Хай» снова стоят полицейские машины. По коридору неуверенно идет Купер. У него такое лицо, будто он несколько ночей не спал. Но связь этих фактов не доходит до меня, пока он не отводит меня в сторону перед первым звонком.
– Можем поговорить?
Я смотрю на него, и мною овладевает тревога. Никогда не видела у него красных глаз.
– Можем, конечно.
Я думаю, что он имеет в виду здесь, в коридоре, но он, к моему удивлению, ведет меня через черную лестницу на парковку, где мы прислоняемся к стенке у двери. Это значит, соображаю я, что я опоздаю, но с посещаемостью у меня уже так плохо, что лишнее опоздание роли не сыграет.
– Что случилось?
Купер ерошит свои светлые волосы, пока они не встают дыбом – я и не думала, что такое возможно.
– Я думаю, полиция приехала из-за меня. Чтобы задать вопросы обо мне. Я только хотел… кому-нибудь сказать, пока все не полетело к чертям.
– О’кей. – Я кладу руку ему на локоть и останавливаюсь от удивления, почувствовав, что он дрожит.
– Купер, что с тобой?
– Дело в том… – Он замолкает, у него перехватывает дыхание. Кажется, он хочет в чем-то признаться.
На миг у меня перед глазами возникает Саймон – как он упал тогда в штрафном классе, какое у него было жуткое красное лицо, когда он пытался вздохнуть, – и я невольно вздрагиваю. Потом смотрю в глаза Купера – наполненные слезами, но такие же добрые, как всегда, и понимаю, что этого не может быть.
– В чем дело, Купер? Все нормально, мне ты можешь сказать.
Купер смотрит на меня, видит спутанные волосы, торчащие под странными углами, потому что мне некогда было их уложить, кожу, ставшую так себе от всех этих стрессов, линялую футболку с группой, которую когда-то любила Эштон и которую уже давно надо было бы постирать, – и только потом отвечает:
– Я гей.
– Ага. – До меня не сразу доходит смысл его слов. – Ух ты! – Вся эта история с Кили вдруг приобретает новый смысл. Я чувствую, что должна сказать что-нибудь еще, и говорю: – Класс!
Реакция, может быть, неадекватная, но искренняя. Потому что Купер потрясающий парень, но всегда был каким-то отстраненным. Теперь многое становится понятным.
