Он не успевает больше ничего сказать, потому что я прижимаю его к стене кофейни, запускаю пальцы ему в волосы и глубоко и жадно его целую. Он издает удивленный стон и крепко притягивает меня к своей груди. Когда из дверей выходит другая пара и мы отстраняемся друг от друга, вид у него оглушенный. Он поправляет рубашку и приглаживает волосы.
– Я уж думал, ты забыл, как это делается.
– Прости. – У меня садится голос от желания поцеловать его снова. – Я не то чтобы не хотел, просто…
– Я знаю. – Крис переплетает свои пальцы с моими и поднимает наши руки вверх, будто в знаке вопроса. – Да?
– Да, – отвечаю я, и мы вместе идем по тротуару.
Нейт
Среда, 7 ноября, 23.30
Значит, когда тебя закроют, поступать надо так. Держи язык за зубами. Не трепись о своей жизни и о том, почему ты здесь. Никому это не интересно, кроме тех, кто хочет использовать это против себя. Никому не позволяй на себя давить. Никогда. Малолетка – не страна Оз, но на тебе будут ездить верхом, если решат, что ты слабак.
Заведи друзей. Я использую этот термин в широком смысле. Найди наименее дерьмовых ребят, которые тут есть, и держись рядом с ними. Находиться в стае полезно.
Сам правила не нарушай, но когда это делают другие, смотри в сторону. Тренируйся и смотри телевизор. Как можно чаще.
Как можно меньше светись перед охранниками. Включая ту чрезмерно дружелюбную женщину, которая постоянно предлагает позвонить из ее кабинета.
Не жалуйся на то, как медленно идет время. Когда ты арестован за серьезное преступление и от восемнадцати тебя отделяют лишь четыре месяца, неторопливо ползущие дни – твои союзники.
Найди новые способы отвечать на бесконечные вопросы своего адвоката. Да, оставляю иногда шкафчик незапертым. Да, мы иногда виделись вне школы. Когда в последний раз? Наверное, когда я ему продавал травку. Извините, но ведь об этом мы не должны говорить?
Не думай о том, что осталось на свободе. И о той, что осталась там. Потому что ей вообще лучше забыть о твоем существовании.
Глава 29. Эдди
Четверг, 8 ноября, 19.00
Я продолжаю читать «Про Это», будто там что-то может измениться. Но ничего не меняется. И слова Эштон крутятся в голове поставленной на повтор записью: «Джейк – маньяк, которому надо все контролировать». Она права. Но разве это значит, что и все остальное должно быть правдой? Может быть, Джейк кому-то передал мои слова и этот кто-то их написал. Или вообще все это совпадение. Кроме одного.
Я вспоминаю утро того дня, когда умер Саймон. Это воспоминание – мелочь, до сих пор не приходившая мне в голову. Мы вместе идем по коридору, и Джейк со своей небрежной улыбкой снимает у меня с плеча рюкзак. Детка, для тебя он слишком тяжелый. Я сам понесу. Он никогда раньше этого не делал, но я не стала возражать. С чего бы?
И через несколько часов у меня из рюкзака вытащили телефон, который не был моим.
Не знаю, что хуже: то, что Джейк мог быть участником такого ужасного дела, то, что я довела его до этого, или то, что он неделями притворялся.
– Это был его выбор, Эдди, – напоминает Эштон. – Многие переживали измену и с ума не сходили. Вот я, например. Швырнула Чарли в голову вазу и живу себе дальше. Нормальная реакция. Все, что тогда произошло, – не твоя вина.
Может, это и правда. Но не ощущается правдой. Поэтому я хочу поговорить с Дженой, которой на этой неделе не было на занятиях. Я отправила ей несколько сообщений из школы и еще одно после ужина, но она не ответила. И тогда я решаю повторить прием Т. Д. – найти ее адрес в школьном справочнике и просто приехать к ней домой. Когда я говорю об этом Бронвин, она предлагает поехать со мной, но мне кажется, будет лучше, если я заявлюсь к ней одна: Джена никогда не питала к Бронвин особо теплых чувств.
Купер настоял на том, чтобы отвезти меня, хотя я и предупредила, что ему придется ждать в машине. Джена наверняка ничего не скажет в его присутствии.
– Нормально, – говорит он и паркуется на улице напротив дома Джены, построенного в псевдотюдоровском стиле. – Сразу напиши, если что пойдет не так.
– Хорошо, – соглашаюсь я и, помахав ему, перехожу улицу. На дорожке у дома Джены машин нет, но свет горит во всем доме. Я звоню в дверь четыре раза, но никто не отвечает. Позвонив в последний раз, я поворачиваюсь к Куперу и пожимаю плечами, уже готовая сдаться, но тут дверь приоткрывается, и в щели появляется один глаз Джены, вокруг которого черный круг.
– Что ты здесь делаешь?
– Тебя проведать приехала. Тебя не было видно, а на мои сообщения ты не отвечаешь. Ты как вообще?
– Нормально.
Джена пытается закрыть дверь, но я успеваю подставить ногу.
– Впустишь?
Она колеблется, но открывает дверь и пропускает меня внутрь. Взглянув на нее, я чуть не ахаю. Она еще больше похудела, лицо и шея у нее покрыты ярко-красными рубцами, словно от нервного расчесывания.
– Ну что тебе? Да, я неважно себя чувствую. И это видно.
Я смотрю дальше в коридор.
– Кто-нибудь еще дома есть?
– Нет. Родители уехали на ужин. Слушай, не обижайся, но зачем ты вообще пришла?
Бронвин подсказала мне, что на это отвечать и как себя вести. Я должна начать с безобидных вопросов о том, где она была всю неделю, как себя чувствует, а потом перейти к теме депрессии Саймона и вызвать у нее желание рассказать мне больше. В качестве последнего средства можно напомнить о том, как сейчас приходится Нейту и что окружной прокурор пытается отправить его в самую что ни на есть настоящую тюрьму.
Вместо этого я делаю шаг вперед, обнимаю ее, подхватываю ее тощее тело и укачиваю, как ребенка. Она и на ощупь как ребенок: тонкие косточки, хрупкие конечности. Она сперва застывает, а потом прижимается ко мне и начинает плакать.
– Боже мой! – хрипит она. – Как все стало плохо! Совсем, совсем плохо!
– Ну, ну, – успокаиваю ее я.
Я веду ее к дивану, мы садимся, и она снова начинает плакать, неуклюже тыкаясь головой мне в плечо, а я глажу ее по волосам. Они жесткие от грязи, мышиного цвета корни переходят в блестящие иссиня-черные крашеные пряди.
– Саймон ведь сам это сделал? – осторожно спрашиваю я.
Она отодвигается и закрывает лицо руками, раскачиваясь взад-вперед.
– Как ты узнала? – с трудом выговаривает она сквозь рыдания.
Господи, значит, это правда. А я так до конца и не верила.
Я не должна рассказывать ей все. На самом деле я ничего не должна ей рассказывать, но я это делаю. Не знаю, как еще можно вести этот разговор. Когда я заканчиваю, она встает и без единого слова уходит наверх. Я жду пару минут, держа одну руку на коленях, а другой тереблю сережку. Она кому-то звонит? Достает пистолет, чтобы снести мне голову? Режет вены, чтобы уйти к Саймону?
