Уже на площади пришлось протискиваться сквозь особенно густую толпу. Двое городовых безуспешно пытались ее рассеять, обходясь пока без рукосуйства, – потому, надо думать, и безуспешно. Толпа собралась не зря: зеваки дивились на гигантских размеров паровой экипаж марки «Руссо-Балт» в специальном исполнении: небывало роскошная отделка, диковинные шины – не заурядные железные, высекающие искры из мостовой, и не дутые, а дорогущей литой резины, фигурный бронированный экран, отделяющий пассажирское отделение от котла, и, наконец, бак с мазутом вместо угольного тендера и отсутствие кочегара. Но более всего привлекала внимание лакированная дверца пассажирского отделения, украшенная российским орлом и личным вензелем государя императора, прямо указывающим на принадлежность самобеглого механизма к гаражу Е.И.В.
Экипаж стоял под парами. Густой жирный дым стелился из высоченной трубы, мазал собачьим хвостом фасад вокзала. На козлах важный механик протирал бархатной тряпицей рулевое колесо. Позади пыхтящего механизма замерли шестеро конных казаков с пиками, упертыми в стремя. Один из эскорта, бравый детина с закрученными усищами, устрашающе торчащими до козырька, и выбивающимся из-под фуражки громаднейшим чубом, старался унять пляшущего под ним горячего жеребца, и слышалось сипатое: «Балуй, холера».
Если граф и удивился экипажу и охране, то внешне ничем удивления не выказал. А потрясенный Нил потянул Еропку за рукав:
– Дядя, а дядя! Сам царь-государь прислал экипаж, да?
– Да. Тихо ты!
– Дядя, а граф Николай Николаевич, выходит, такой важный барин? Самый-самый важный?
– А то. Нет, ну не самый-самый, а… просто самый.
– То-то и гляжу: он как будто ждал, что сам царь за ним таратайку пришлет…
– Сам ты таратайка! Барин – он умный. Не как я, но все-таки. Враз понял, чьи люди встречают. По тону. А теперь – замолкни!
– Прошу сюда, граф, – не слишком проворно, как и подобает слуге высочайшей персоны, вынужденному угождать персоне рангом пониже, распахнул дверцу экипажа флигель-адъютант. – Государь в Петергофе. Мне приказано оказывать вам в пути всяческое содействие.
– Ну, раз всяческое содействие, – усмехнулся Лопухин, – тогда поехали через Невский. Эй, механик, притормози у «Англетера». Нил, полезай на запятки, прими чемоданы. Еропка! Снимешь мне в «Англетере» нумер о трех комнатах с видом на Исаакий. К обеду не жди, а ужин чтоб был. Если есть свежие устрицы – закажи. Из гостиницы ни шагу. Да, сегодня же пошлешь коридорного в книжную лавку Крафта, что на Фонтанке.
– Зачем, барин? – В глазах Еропки мелькнул ужас.
– Пусть купит «Одиссею». Ты, кажется, вообразил, что хитрее меня? Думаешь, не уложил книгу в багаж, так и ладно, забудется со временем? Нет, дружок. И никаких отговорок. Имей в виду: я очень сильно рассержусь, если ты не достанешь «Одиссею». Очень сильно. Запомни, труд создал человека.
– Это вас он создал, барин, а меня он убьет. Что тогда?
– Отпоем и закопаем. Эй, любезнейший, трогай!..
Коптя фасады, паровой экипаж описал полукруг и вывернул на Невский. На Аничковом мосту не в меру ретивый городовой поднес было к губам свисток, но, разглядев казаков охраны, задумался, а узрев императорский вензель, выкатил грудь колесом и отдал честь. Распоряжение санкт-петербургского градоначальника о недопущении паровых экипажей на Невский, Литейный и Дворцовую набережную вне всяких сомнений не могло распространяться на императорский экипаж.
Нил ничуть не жалел, что оказался не внутри роскошного экипажа и даже не в отделении для слуг рядом с важным Прохором, а на запятках вместе с Еропкой. Много ли увидишь изнутри! Санкт-Петербург раскрывался перед ним с парадной стороны. Мешал только сырой ветер, выдавливая слезы из глаз, и не радовало низкое летящее небо с растрепанными клочьями туч, но эти мелочи Нил охотно прощал волшебной столице.
Казанский собор контузил его воображение. Мелькнувшая справа арка Генерального штаба усугубила контузию, а при виде Зимнего дворца, Адмиралтейства и Исаакия Нил чуть было не свалился с козел. Более того, не менее диковинные строения открывались по ту сторону Невы, немногим, на взгляд Нила, уступавшей Енисею. Паровые катера, баркасы с косыми парусами и гребные суденышки так и сновали по водной ряби, а поблизости на самом фарватере шла какая-то большая работа. Если бы граф Лопухин соблаговолил дать пояснения, Нил узнал бы, что это возводится чудо техники – разводной мост, призванный уже в текущем году соединить Адмиралтейскую сторону с Васильевским островом, и что мост через Малую Неву уже выстроен. Но граф не стал давать никаких пояснений, а просто высадил Еропку со всем багажом, а Нилу сделал знак оставаться на козлах.
После чудес Невского Вознесенский проспект произвел невыгодное впечатление, зато здесь оказалось меньше извозчичьих колясок – как нарядных русских, так и финских, победнее, – и самобеглый экипаж, сердито заурчав, загромыхал железом и увеличил скорость. Казаки перевели коней в галоп.
– Странно, – задумчиво проговорил Лопухин.
– Что странно? – Флигель-адъютант обратился в слух.
– Странно, что государь пребывает в Петергофе.
– Не удивляйтесь. Двор остался в Петербурге. Государь выразил желание в течение нескольких дней отдохнуть и понаблюдать за забавами великого князя Дмитрия Константиновича. Только охрана, узкий круг доверенных лиц и минимум слуг.
– Понятно, – кивнул Лопухин. – Цесаревич, вероятно, по-прежнему в Гатчине?
– Совершенно верно.
– А великие княжны? – как можно небрежнее спросил Лопухин, и сердце сжалось в предчувствии: знает! Знает! Сплетни хуже телеграфа.
– Великая княжна Ольга Константиновна также изволит пребывать в Петергофе. Великая княжна Екатерина Константиновна изволила остаться в Петербурге.
То ли чудилось Лопухину, то ли и в самом деле в голосе Барятинского был скрыт змеиный яд: нет, дружок, с великой княжной Екатериной ты сегодня не встретишься, даже и не мечтай…
«Показалось», – подумал он, беря себя в руки.
На набережной Фонтанки какой-то хорошо одетый господин, сорвав с головы цилиндр, выбежал с тротуара на мостовую, во все горло крича «ура», и едва не попал под казачью лошадь. Барятинский отпрянул от окна. Миг – и восторженный верноподданный остался позади. Могучий экипаж давал по брусчатке не менее двадцати пяти верст в час.
– Фу-ты ну-ты, – с явным облегчением сказал флигель-адъютант, вновь откидываясь на бархатную подушку. – Я чуть было не подумал – террорист. Удивился даже. Давно уже никто бомб не бросает.
– Да, бомбометатели – дело прошлое, – отозвался Лопухин.
– Вашими стараниями, – подхватил Барятинский так, что было непонятно, чего больше в его словах, одобрения или издевки. – Теперь у вас на очереди эти… мраксисты?
– От мраксистов вы бомб не ждите, – отрезал граф. – Учение Клары Мракс чисто экономическое, оно не подразумевает бомбизма. Тем-то оно и опаснее, кстати говоря.
