Дичь умудрилась уйти из западни. Ну что же, настало время гонки. Океан для этого достаточно велик.
– Уголь кончается, – мрачно сообщил Пыхачеву Враницкий.
Он только что вернулся из машинного отделения, и свежая марлевая повязка на его голове выглядела так, будто ее коптили в дымоходе.
– На сколько его хватит? – спросил Пыхачев.
– При таких оборотах от силы на полчаса. Канчеялов говорит, что есть еще несколько мешков, но там уголь совсем дрянь, пыль, а не уголь. Если нагар забьет колосниковые решетки, нам не уйти.
Стоя на мостике – боевая рубка не давала заднего обзора, – Пыхачев смотрел в бинокль на преследователей. Четверо. Не могут приблизиться, хотя идут полным ходом, но и не отстают. Пока могут бить из одних лишь носовых орудий, а они у них не слишком большого калибра. Это хорошо. К сожалению, нельзя заставить их держаться на солидном расстоянии – механизм вертикального наведения кормовой восьмидюймовки получил повреждения. Теперь пушка может бросать бомбы лишь на двадцать три – двадцать четыре кабельтова. Это плохо. Если кормовое орудие окончательно выйдет из строя, положение станет хуже некуда. Тогда, чтобы ответить пиратам, придется вилять румба на четыре вправо-влево, ловя противника в сектор стрельбы носового орудия…
Но ведь пираты того и ждут и разом сократят дистанцию. При такой ставке на кону им выгодно свести дело к артиллерийской дуэли. Вес залпа у них – вдвое. Они учли свои ошибки и не повторят их. Наивно надеяться, что у них нет ни бронебойных снарядов, ни зажигательных.
– Прикажите Канчеялову не трогать дрянной уголь, – проговорил каперанг, отнимая от глаз бинокль. – Оставим его на крайний случай и сожжем последним. Вот что, Павел Васильевич, голубчик, распорядитесь-ка собрать на судне все горючие материалы. Запасной рангоут, разбитые шлюпки, лишнее машинное масло и так далее. Словом, все, что горит и не пригодится нам для ремонта и парусного хода. Проследите лично, прошу вас.
– Слушаюсь! – Враницкий бросил руку под козырек и сбежал с мостика.
Из трюмов потащили дерево. Завизжали пилы. Заготовкой поленьев распоряжался боцман Зорич, заменив себя у кормового орудия вызванным с батарейной палубы артиллерийским кондуктором. Сбитый рей, треснувший при падении, пилили прямо на палубе, под обстрелом. Никого не приходилось подгонять.
Здесь же лежали убитые – изуродованные взрывами, продырявленные пулями. Розен, не дожидаясь указаний, приказал сложить их у борта. Сейчас мертвые не вызывали никаких особых чувств, даже два безусых гардемарина, для которых первое большое плавание стало и последним. Потом, потом! Все будет потом: и заупокойный молебен, и обнаженные головы, и скольжение вниз по доске зашитых в парусину тел. Всему свое время. Когда надо думать о живых, мертвые ждут. Они легко переносят ожидание.
В лазарете наскоро перевязанные раненые сидели и лежали прямо на полу. Электрический свет резал глаза. Над телом забывшегося в наркозе матроса склонились доктор Аврамов и фельдшер, оба в окровавленных халатах. Звякали хирургические инструменты и одуряюще пахло эфиром.
– А бой? Бой идет еще? – озабоченно спрашивал морской пехотинец с обмотанным бинтами лицом.
– Надо думать, идет, – отвечал ему немолодой унтер. – Нешто не слышишь? Мы убегаем, они догоняют. Эх, будь с нами «Чухонец»! Не стали бы мы тогда бегать. Вот бы что с исландцами сделали! – И унтер, не смущаясь тем, что морпех не может его видеть, сладостно показывал на ногте незавидную пиратскую участь.
– А что «Чухонец»?
– Как – «что»? Утонул. Царствие небесное его команде.
– Да ну?
– Вот тебе и «ну». Ты не видел, что ли?
– Как я мог видеть? Он с другого борта был. А тут сразу как вспыхнет! Глаза мне выжгло! – со злой обидой пожаловался морпех.
– Не выжгло, а обожгло, – не отвлекаясь от оперируемого, молвил Аврамов. – Чего не знаешь, о том не болтай. Заживет – будешь видеть. Женат?
– Нет.
– Ну, еще посватаешься… Ч-черт! – Это «Победослав» содрогнулся от попадания.
Страшный шрам на лице полковника Розена побелел от гнева. За какие-нибудь четверть часа полковник потерял половину своих людей. Погиб «Чухонец» – и взвода морской пехоты как не бывало! На «Победославе» морпехи тоже понесли потери. По опыту прежних кампаний Розен предпочел бы воевать не с исландцами, а с турками. Последние храбры, иногда до отчаянности, но не настойчивы. Об исландцах этого не скажешь, нет, не скажешь! И боевая выучка у них лучше, что и сказалось. Девять убитых, семь раненых!
Заглянув в лазарет и ободрив своих, Розен, прыгая через три ступеньки, взлетел на капитанский мостик, где одиноко маячила фигура Пыхачева.
– Могу ли я быть чем-нибудь полезен?
– Несомненно. Сходите в рубку, посмотрите, сколько на лаге. Разберетесь?
– Разберусь. – Розен обернулся в минуту. – Пятнадцать с половиной узлов.
– Мало. Вот что, голубчик, вас не смутит грязная работа?
– Нисколько.
– Тогда возьмите ваших людей и помогите Враницкому с топливом. Когда кончится запасной рангоут, приступайте к мебели. Не жалеть ничего. Затем камбуз и кладовые. Действуйте от моего имени. Все запасы масла и свиного сала – в топку! Лишние матросские койки – в топку. Передайте Канчеялову, пусть еще прибавит оборотов. Взлетим так взлетим. А не прибавим – не оторвемся. Все ясно? Идите. Нет, стойте! Ответьте мне: цесаревич… не пострадал?
– Жив и невредим, – дернул щекой Розен. – Пьет коньяк в своей каюте. Пожалуй, для его безопасности лучше всего будет запереть каюту снаружи.
– Позвольте… – нахмурился Пыхачев. – А граф Лопухин?
– Так ведь его шибануло за борт, разве вы не видели? Боюсь, что теперь за безопасность цесаревича отвечаю я один. – И Розен, козырнув, покинул мостик.
То, что начало твориться на корвете пять минут спустя, можно было сравнить с Батыевым нашествием. Пока матросы под командой Враницкого и Зорича продолжали заниматься разъемом бревен на поленья и досок на чурки, морпехи Розена, разбившись на команды в три-пять человек, рассыпались по корвету, врываясь во все его помещения, словно в казематы вражеской цитадели.
Опустошению не подверглись лишь каюты цесаревича, Пыхачева и Лопухина. Последнюю Розен опечатал, справедливо подозревая наличие в ней секретных документов. Не пострадало и помещение, где хранился дирижабль – стальную дверь попросту не сумели ни отпереть, ни выломать. Зато все остальное было отдано на поток и разграбление. Полковник метался по корвету, изыскивая неиспользованные резервы топлива и изредка приказывая пощадить тот или иной предмет.
В кают-компании под ударами ломов с треском развалился длинный стол. Та же участь постигла книжный шкаф, но книги Розен приказал сложить отдельно и пока не жечь. В корабельной мастерской погиб жалкой смертью дубовый верстак. Из отпертых испуганным баталером кладовок проворные руки выхватывали банки с краской и маслом для светильников, ветошь, швабры, новенькие матросские бушлаты… Тяжкий урон понесли запасы провизии. Огню было все равно, что глотать, он требовал еще и еще.
