Стрелки манометров дрожали у красного сектора.
– Сало в топку! – покрикивал Канчеялов. – Не жалей, братцы! Окорока в топку!
Молодой кочегар с шалыми глазами на черном, как у негра из Сенегамбии, лице впивался зубами в каждый окорок, прежде чем отправить его в огненное хайло. Шуруя в топке, свирепо работал челюстями.
– Ого! Здоров пожрать наш Пилипенко! И у акулы отберет! – скалились кочегары.
– Осади! Що зможу зъим, а решту надкушу! Эх, якый гарный харч псуеться!
– Сало, сало не трожь! Это наше топливо. Мясо жри, троглодит!
Отменного копчения свиные окорока, масло постное, скоромное и машинное, солонина, какая пожирнее, – все летело в топки, и жарко горело, и чадило немилосердно. Ныряли в адский огонь обломки дерева, пробковые койки, куски парусины, тюфяки, ветошь, лилась краска. Труба «Победослава» извергала небывало черный дым.
Пошли в дело туши невинно убиенных в артиллерийской перестрелке свиней. Их рубили топорами на части, нещадно кромсали ножами, срезая сало, и тащили в кочегарку. Единственная выжившая в бою свинья, проломив стенку загона, металась по палубе, заходясь в визге. Ее азартно преследовали матросы.
– Справа заходи, справа! Отрезай ей путь!
– Гони ее на бак, болезную!
– Навались разом! За уши хватай!
Трещали переборки. С палуб сдирался деревянный настил. Доживала последние минуты драгоценная отделка внутренних помещений. Ломы безжалостно вонзались в резные панели красного дерева, служившие украшением и гордостью «Победослава». Срывались тяжелые гардины. Гибло великолепие несостоявшейся императорской яхты.
– Поберегись! – и в груду никак не желающих загораться коек баталер метко выплеснул ведро рому. Пламя вновь ярко вспыхнуло, топка загудела.
– Куда, дурной?! – И последовала забористая брань. – Ты лей, да не всё лей!
– А чего?
– Хоть глоток отпить дай!
– Поговори! Да я тебя самого в топку забью, ежели еще раз вякнешь! Лучше быть трезвым, но живым, кто не согласен?
Кто-то в сердцах крякнул, но возражающих не нашлось. Канчеялов, готовый пресечь перебранку, а то и драку, лишь кивнул и вновь перевел тревожный взгляд на манометры.
– Третий котел! Заснули? Давление падает! А ну, братцы, поддай жару!
На манометрах первого, второго и четвертого котлов стрелки уже чуть-чуть заехали в красный сектор. Через пять минут начало расти давление и в третьем котле.
Поршни ходили взад-вперед с небывалой частотой. Машина выдавала всю заложенную в нее мощь и даже, возможно, немножко больше. Она напоминала мышцы кита, напрягающего все силы в попытке уйти от стаи косаток. Она и дышала, как кит. Топки рыгали вонью. Вентиляторы не успевали вдувать свежий воздух и уносить чад. Один кочегар, голый по пояс, как все, вдруг зашатался и упал.
– Наверх его! Облить водой!
Матросы и морпехи тащили всевозможную горючую рухлядь, валили без разбора в кучу. Сначала куча быстро росла, потом начала понемногу уменьшаться.
– Ваше превосходительство! – обратился Канчеялов к Розену, приволокшему половину разломанной кушетки.
– Ну?
– Как там наверху?
– Хреново. Делаем свыше шестнадцати узлов и, кажется, начинаем отрываться, но очень медленно. Мы все еще в пределах досягаемости их орудий.
Как бы в ответ на его слова корпус «Победослава» вздрогнул от нового попадания. Розен выругался.
– Командир приказал передать: ход необходимо увеличить.
– Взлетим, – вздохнул Канчеялов.
– Выполняйте!
– Слушаюсь. Однако топливо…
– Будет вам топливо!
На третьем часу преследования стало ясно: отчаянный план, кажется, начал удаваться. Понемногу отставая, норманны вышли из зоны досягаемости поврежденной восьмидюймовки; сами же продолжали обстрел с предельной для своих орудий дистанции, понапрасну расходуя снаряды. Замеченное Розеном попадание было последним.
Пушки корвета молчали. Лейтенант Гжатский тщетно возился с механизмом наводки кормового орудия. Но, как ни хотелось людям послать пиратам несколько прощальных гостинцев, успех или неуспех всего дела зависел теперь не от орудий – от машины.
Ненадолго увеличив скорость, «Победослав» вновь держал лишь шестнадцать узлов хода. Третий котел капризничал; Канчеялов был уверен, что от сотрясения корпуса трубы холодильника потеряли герметичность и котел питается практически забортной водой. Опасно нагрелся главный подшипник на валу. Пыхачев нисколько не солгал Лопухину, сказав, что «Победослав» может держать шестнадцать узлов лишь кратковременно.
И все же он держал эту скорость. Уже третий час. Из последних сил, своих и человеческих.
Под ударами топоров трещало последнее дерево. Срывались с петель двери офицерских кают, отскакивали поддетые штыками и ломами лакированные поручни трапов. Крушились рундуки. Корвет уподобился голодающему, чей организм пожирает сам себя. В ненасытных топках ведрами исчезали ром и водка, вычерпанные из ахтерлюков. В те же ведра сливались доставленные из буфета коньяки и ликеры. Корчились в пьяном пламени матросские подштанники и книги из офицерской библиотеки. Сгорел Харви Харвисон со своей бумажной Химерикой. Сгорел Тит Ливий. Ушли в небо дымом Аглая Мальвинина, Ксаверий Ропоткин и Марфа Пехоркина. Обнимаясь чернеющими страницами, пылали рядышком путеводитель по Копенгагену и иллюстрированная монография о половых извращениях на немецком языке.
– До вахтенного журнала, надеюсь, еще не добрались? – без улыбки пошутил Пыхачев, выслушав доклад Враницкого.
Старшему офицеру сейчас было особенно не до шуток.
– Через десять минут нам придется либо пустить в дело дрянной уголь, либо…
– Продолжайте.
– Либо начинать рубить мачты, – с усилием выговорил Враницкий.
– Резервы исчерпаны полностью?
– Практически да. Осталась сущая мелочь.
– Например? Докладывайте точнее.
– Уцелели две шлюпки – восьмивесельная и ялик. Я не решился тронуть их без вашего приказа.
– Если мы не оторвемся, шлюпки нам не помогут, – рассудил Пыхачев. – Рубить – и в топку.
– Слушаюсь. Осталось также немного мебели и личных вещей, но… – Обычно решительный Враницкий был сейчас в явном затруднении.
Пыхачев понял.
– Вот вам ключ от моей каюты. Действуйте. Оставьте смену белья, письма, деньги и дагерротипные портреты. Остальное – в огонь. Не жалейте.
– Слушаюсь!
– Постойте, голубчик. Где полковник Розен?
– Свирепствует, Леонтий Порфирьевич. Ограбил нашу команду, теперь грабит своих морпехов. Спалил все стулья из кают-компании и раму от портрета царствующей особы. За пропущенную деревяшку убить готов.
