Джо озадаченно потер затылок.
— А ты не думаешь, что в тебе говорит уязвленное самолюбие? Ты ведь не привыкла, чтобы тебя бросали?
Оливия прижала пальцы к вискам.
— Сначала это было именно так. Но откуда ты знаешь?
— Я хорошо тебя знаю, — сказал он. — Ты моя дочь.
— О, папа, — покачала она головой, — ты совсем не знаешь меня.
— Возможно, ты права, — вздохнул он, — а возможно, и нет. Но я всегда любил тебя, Оливия.
Оливия вскинула голову, как будто он ударил ее.
— Нет, вы с мамой не любили меня. Вы хотели, чтобы я умерла вместо Реймонда.
— Это неправда. — Ладонь Джо тяжело опустилась на стол. — Я пытался быть ближе к тебе. Но ты не позволяла. А что касается твоей матери… Она ничего не могла с этим поделать. Она любила тебя, Оливия, но так и не сумела оправиться после смерти Реймонда. У нее была глубокая депрессия. Ты была слишком мала, чтобы это понять. Я и сам до конца не понимал.
— Ты говоришь, у мамы была депрессия, и поэтому нормально, что она не замечала меня? Вы оба забыли о моем дне рождения…
— Забыли о дне рождения? О чем ты говоришь? Мы дарили тебе подарки, устраивали вечеринки каждый год, когда ты была маленькая…
— Не каждый год. Когда мне исполнилось двенадцать, никакой вечеринки не было. Хотя ты обещал. Ты не приехал, — рыдала она. — Я ждала до полуночи.
— Оливия, я не знал. Я помню тот день рождения, о котором ты говоришь. Я был в Нью-Йорке и послал тебе огромную коробку с подарками. Там был громадный мягкий пес и книга о медведях…
Оливия ухватилась за край стола. Пальцы ее похолодели.
— Коробка? Я ничего не получила.
— Но я отправил ее. С курьером. Ты должна была получить.
— Не получала. И праздника не было. И ты даже не спросил меня, как все прошло, когда вернулся домой. Вот почему я подумала…
Джо поднял голову, затем резко отодвинул стул и поднялся.
— Наверное, не спросил, — согласился он. — Но если бы я мог знать… Послушай, Оливия, когда я вернулся из Нью-Йорка, я застал маму в постели со страшной пневмонией. Думаю, беспокоясь о ней, я и в самом деле забыл спросить тебя о вечеринке.
— Я была так уверена, что ты приедешь, — прошептала она.
— Меня задержали. А потом я вернулся и узнал, что мама тяжело заболела.
Оливия чувствовала, как глыба льда внутри ее начинает таять. Она прижала руки к его щекам. Они были влажные и холодные. И она принялась гладить их, вытирая и согревая.
— Я не знала, — сказала она. — Я думала, тебе все равно.
— Ну конечно, нет. — Джо говорил так, словно невидимая рука продолжала сжимать его горло. — Там, внутри посылки, было письмо…
Оливия начала было что-то говорить, но он прервал ее. И в следующее мгновение прижал ее голову к своему плечу, как делал давным-давно, когда она была маленькой девочкой и плакала, поцарапав коленку или локоть.
— Попробуем начать сначала? — спросил он так жалобно и с такой надеждой, что она снова чуть не расплакалась.
— Давай попробуем, — прошептала она.
— Поговорим завтра, — предложил Джо. — Тебе нужно как следует выспаться. А мне нужна хорошая сигара.
Оливия рассмеялась и сразу же почувствовала себя лучше. Поднимаясь в свою старую комнату, она продолжала улыбаться.
Церковные колокола? Оливия протерла глаза, села, увидела голубое покрывало, голубые шторы на окнах и огромный кедр за окном.
Конечно же, она вернулась домой.
Двадцать минут спустя Оливия спустилась к отцу. Он пил кофе и курил очередную сигару в маленькой комнатке, выходившей в сад. Оливия пробежала глазами заголовки, среди которых выделялся один, о парочке, занимавшейся сексом на виду у пассажиров поезда.
— Интересно, пап? — спросила она.
— Тебе не понравится. — Джо поднял голову над газетой. — Я читаю отчет о добыче угля.
Оливия скорчила гримасу:
— Тоска. Секс в поезде гораздо забавнее.
Джо положил газету и откашлялся.
Ого, он, похоже, смущен.
— Все в порядке, пап. Я просто дразню тебя, это шутка.
Джо улыбнулся:
— Давненько этого не было, а? Очень давно.
Она поняла, что он имеет в виду. Они постоянно поддразнивали друг друга, когда Оливия была маленькой.
— Да, — согласилась она, усаживаясь за стол. — Слишком давно. Папа, что мне делать?
— Значит, ты все еще не сдалась?
— Нет. Я не могу с этим смириться.
Джо задумчиво затянулся:
— Я бы сказал, лучшее, что можно сейчас сделать, это на некоторое время предоставить всему идти своим чередом. Получи диплом, потом займись чем-нибудь полезным. Люк не из тех мужчин, которые считают, что женщина должна просто украшать их жизнь.
— Это я знаю. Но я не могу быть медсестрой или кем-нибудь вроде этого.
— Не сомневаюсь, ты что-нибудь придумаешь.
Глава 10
Люк посмотрел на часы, потянулся и неторопливо поднялся из-за стола. Он никуда не спешил, потому что был вечер пятницы и все остальные его сотрудники давным-давно разошлись по домам.
Его бизнес успешно развивался, за последние восемь месяцев было подписано множество контрактов. Собственное дело доставляло ему наибольшее удовольствие с тех пор, как распался его брак.
Черт, откуда опять эти мысли? В его браке было довольно мало приятного, если не считать постели, и тем вечером в «Кедрах», когда он в последний раз поцеловал Оливию, он убедился, что может оставить ее без сожаления. Но почему же тогда он до сих пор просыпается по ночам, чувствуя ее запах?..
Все, хватит воспоминаний! Надо думать о настоящем. Он сунул бумаги в портфель, включил сигнализацию и отправился домой.
Завтра его сестра заканчивает университет и получает диплом. Трудно поверить, что еще совсем недавно она убивалась по Майклу. Сейчас она собирается замуж за Стивена Лайла, которого Люк в глубине души считал ужасным занудой.
И если Розмари получает диплом, значит… и Оливия тоже.
Так, отлично. Его почти уже бывшая жена тоже будет там. Впрочем, она может и не прийти на официальное мероприятие.
Люк был готов к тому, что увидит Оливию, но, когда произнесли ее имя, непроизвольно приподнялся.
«Спокойно, Люк. Держи себя в руках». Стивен, сидевший рядом, успокаивающе похлопал его по плечу. Люк раздраженно стряхнул его руку и едва удержался, чтобы не предложить будущему зятю не лезть не в свое дело.
Люк не отрываясь смотрел на Оливию. У него перехватило дыхание. Заметила ли она его? Нет, невозможно. Оливия не могла знать, где он сидит. Проглотив комок в горле, он смотрел, как она спускается со сцены, такая маленькая и беззащитная в огромном дурацком черном балахоне — милая невинная девушка, которой она, конечно же, не была.
