Сдаётся мне, людям это нравится не оттого, что я попался. Все понимают, что совесть моя содержится в большой строгости, на все согласна, радуется, когда на свет выпускают, опрятно вздыхает, садится на краешек, говорит: что же ты, а? Может, не надо было так, а? Извини, что обращаюсь к тебе непричесанная, волновалась, когда из подвала-то позвали… хорошо тут у тебя, я ещё возьму, ладно? две? подружке… спасибо. Громче говорить? Спасибо! Большое! Я вот что думаю, может, это и не ты? Ты?.. Не знаю, что и сказать. А заставили? Как вариант? Нет, не заставляли… Жалко тебя… такой… такой ты человек душевный, я пойду, наверное, там подружка, нет, не встаёт уже, а так, да, так нормально, не жалуемся, храни тебя мать-природа, дорогой ты мой человек… побреду, крошечки вот соберу… ну, до следующей встречи, позволь руку поцеловать, а?
То есть моя подслеповатая, ослабевшая от лишений совесть меня не обидит. Но людям нравится шоу. Поэтому покаяние моё происходит ярко, навыпуск, вроде как сам себя растравляешь в бане перед прорубью, эх, мол, а пойду!..
Телескоп
Второй месяц наблюдаю душераздирающую картину.
Телескоп отбил все вложенные в него средства и теперь гонит мне чистые, беспримесные бонусы. Я твёрдо уверен, что те два голодных дня дети мне простили, а под влиянием медикаментов скоро и забудут, назначив внутри своей крепенькой психики кого-то другого виноватым в произошедшем. Когда они спят, я негромко вою в каминную сквозную трубу к ним в комнату имена своих недоброжелателей. Должно сработать.
Что я обычно наблюдаю? Конечно, я хотел наблюдать за метеоритами и кометами. Я в своё время бездарно проворонил комету Галлея, а вернётся она теперь тогда, когда мне будет уже не до неё.
Раздавленный прохлопом кометы Галлея (человека, введшего любимый мною термин «возраст дожития» по отношению к лошью, застраховавшему свои жизни), я теперь стараюсь не пропускать даже мельчайших «небесных гостей Земли», как и указано в инструкции к телескопу, произведённому на «Оптической фабрике-компании провинции Сычуань „Дракон из огня“».
Иногда в поле зрения сычуаньского телескопа попадает окружающая меня жизнь. Совершенно случайно выяснил, что могу заглядывать через телескопную оптику в дома, расположенные ниже меня по склону. Завёл тетрадку, в которую записываю увиденное. Надеюсь, что следственным группам мои записи смогут пригодиться.
Почему я заговорил про следственные группы? Как я понял по движениям и выражениям лиц соседей из дома с круглыми окнами, стодвадцатикилограммовый муж подозревает стодвадцатикилограммовую жену в неверности. Иначе зачем он делает то, что делает: бегает за ней по двору, выбрасывает вещи из окон и бьёт машиной в ворота?
Я хотел облегчить мужу задачу и подсказать ему, что да, его подозрения небеспочвенны. Жену три раза подвозил стодвадцатикилограммовый ухажёр. И они даже два раза курили в машине. Последний раз ухажёр подвозил соседку двадцать две минуты назад. Но это будет, наверное, спойлер, и мужу станет совсем неинтересно бегать за женой по двору, выкидывать вещи из окон и бить машиной в ворота. Может, они даже помирятся. И тогда неинтересно станет мне.
Хотя сдерживаться очень трудно. Как сказал товарищ Сталин, посмотрев «Отелло», помолчав и покурив в гробовой тишине, прерываемой всхлипами ужаса актёров за кулисами: «А этот Яго… – пых-пых… – Он талантливый организатор».
Но буду помалкивать. Парадокс исследования, как верно указывал Рассел Витгенштейну, в том, что субъект исследования влияет на исследуемый объект, а объект исследования старается покалечить естествоиспытателя. А это мне зачем?
Сварливость
Неделя прошла после моего возвращения к родному пепелищу. Вот уже неделю я каждое утро беззаветно кидаюсь с переходящим знаменем наперевес к забою, ныряю в хлипкую бадейку и ору с брызгами из заросшей пасти:
– Давай! Разматывай до лавы! Двадцать пять замесов в смену! Стаханов! О, великий подземный Стаханов! Я иду к тебе! О! О!
Отличительной чертой моей по возвращении стала повышенная сварливость. Я и раньше жавороночком не трепетал в небушке, а тут просто самому непривычно, до каких сварливых высот я поднялся. Перед прыжком в забой.
Усугубляет ситуацию традиционная трезвенность. Вчера, например, танцуя под искусственным северным сиянием ритмичные танцы, скрипел сопровождающей девушке, что ей надо начать одеваться так, как будто у неё все-таки есть родители. И несколько классов образования. Типичное настроение «не подням, а почесам».
Потом ворчал на спутников, потом сверлил взглядом бармена, отслеживая манипуляции с бокалом и льдом, потом изводил подозрениями всех подряд, вперемежку. Дорвался до телефона и отчаянно скрипел в диалогах с невиновными, в принципе, людьми.
А ведь мне нужно казаться добрым. Указать людям вокруг меня мерцающий ориентир, путеводную звезду зажечь. А вот с этим у меня в последнее время явная недоработка. С таким наставником дети скоро начнут не грезить о географических скитаниях и тропических открытиях, а мрачно прятать от родных еду, чесаться пятернёй и давать игрушкам непривычные имена.
Подхватил какую-то я мнительность, короче. Или жадность это, а вовсе не мнительность? Обычная смысловая жадность?
Я, когда перебирал старые афиши и газетные объявления, сталкивался с демонстрацией полётов для дореволюционной публики. Знаете, такие демонстрации величия человеческого духа начала ХХ века, которые происходили на смеси касторового масла и керосина. Авиаторы, а их имена гремели по стране, балансировали на грани героизма, тайны, потрясающего шоу. Но летали при стечении публики на высоте двух-пяти метров, не выше.
Почему? Чтобы тем, кто билеты не купил, не было ничего видно.
Коммерчески просчитанная героика покорения воздушного океана. Полетали на двух саженях высоты, далее цветы, вспышки магния, барышни, скрип кожи вагона первого класса.
Где-то и я эту напасть подхватил.
А что это я?! Точно помню где.
Конференции
Когда-то я ездил на научные конференции.
Был я тогда любопытен. Мой университет предлагал мне жизнь, напоминающую старообрядческий супружеский секс: запечный, со вздохами, распаренный и неторопливый. А мне хотелось Жюля Верна в моей жизни. Чтобы ветер и океан.
При распределении предложили на выбор места. Или преподаватель географии в селе Русская Борковка, общежитие механизаторов, дом через три года, участок. Или в Стерлитамак. Кафедра всеобщей истории педагогического института, общежитие химического завода, 300 рублей. И всё.
Обстоятельно съездил и туда, и туда.
Стерлитамак встретил меня нависшим над городом облаком стирального порошка. Плюс фенол там, сульфаты какие-то ощущались.
Понюхал. Приехал на кафедру. Мне так обрадовались! Вероятно, понимали, что тут им недолго осталось, про Бургундию-то XV века… А огонь в пещере медиевистики надо поддерживать.
