Деньги на себя
Самые-самые большие деньги мы тратим на обозначения себя.
Конечно, кто-то на жизнь тратит, но если появляется возможность, то начинает немедленно обозначаться. Тратим деньги на обучение, на занятия не ходим, но деньги при этом пропавшими не считаем. Мы их потратили на обозначение себя как специалиста, вот диплом, вот свидетельство, в списке, резюме.
Покупаем членство в спортивный клуб. Не ходим, понятно. Но обозначили себя как люди современные, активные, позитивные. Вот полотенчико, вот сумка, тапочки есть, шапочка для бассейна.
Тратим деньги на какие-то немыслимые фотоаппараты. С этим делом всё понятно. Вот я! Вот! И вон там тоже я! Набок свесил дружелюбно, да, весёлый, да, пальмы, нет, да, вон там…
Проблемы в жизни?! В проблемы мы будем просто швырять деньги! Не для решения проблем, а потому что как иначе?
Основные деньги мы тратим на огораживание от окружающей действительности. Семьдесят камер наблюдения по периметру, специальный магазин, где не отоварят в очереди по башке за то, что сыр купил за 1900 рублей кг, специальный ресторан, специальный детский сад, особая школа, папа-генерал моет полы в классе перед собранием, больница такая, что два кандидата медицинских наук в гардеробе на номерках, отдых на таком острове, что над ним даже спутники не пролетают, отель-бутик, шампанским протирают обувь для швейцара…
Это экстремальные примеры, я понимаю. Но направление именно такое.
Мы тратим деньги на привлечение к себе обычного человеческого внимания. Недоброго, острого, хоть какого, но внимания.
Хорошо подобранный друг
В 1897 году под Парижем дуэль состоялась. Утречком. Пришли резаться друг с другом два крепких паренька. Прихватили с собой секундантов, врачей. И приступили. Выхватили шпаги. Оба красавцы!
И закончилось бы дело довольно быстро. Если бы не один секундант. Только первый паренёк пырнул другого – кровь, всё такое, пора завершать, не XVII век! всё! по домам с центральным отоплением! Нет, секундант заявил, ничего страшного. Можно продолжать!
Врачи записали «ранен в правую сторону грудной клетки, причем шпага не проникла далее подкожной клетчатки», хотя там кровищи – моё почтение: разрез же.
Второй раз сошлись. Ну, всё вроде нормально! Эфесом по зубам получил, отползай – 1897 год на дворе! Но секундант сказал, что «рано прекращать! ничего же не ясно!».
Третий раз дуэлянты кинулись друг на друга, уже посматривая на активного секунданта. Взмахи шпаг, изящные выпады, одним глазом на противника, вторым – на секунданта окаянного. Второго дуэлянта в руку правую пронзили. Врачи надели цилиндры. Амба! Шабаш! Поехали завтракать!
Секундант, на которого даже лошади начали коситься, сообщил веско, что «не видит ничего страшного» и в этот раз.
«Зачем я его притащил?» – видимо, подумал один из участников.
«Твою ж маман! – подумал, наверное, второй участник. – Тут же форменная мясорубка происходит!»
В четвёртый раз секундант заорал про «давайте шпаги поменяем!».
В пятый раз, наконец, раненный в грудь схлопотал шпагу в брюхо. Говоря поэтически, «в нижнюю часть правой стороны живота».
Секундант начал было про «а в принципе-то, в принципе, ничего ещё не ясно, друзья! куда нам, мол, спешить-то! давайте ещё полчасика!», но все уже пожимали друг другу руки и преувеличенно громко говорили, чтобы скорее, скорее в больницу!
Секундант расстроился ужасно.
Его даже утешать стали, сказали, что в следующий раз! в следующий! потом! понял?! в следующий раз! обязательно! в куски прям! честное слово! просто распиарасим в месиво! тесаками! и того! и другого! врачей в овраге! лошадей сразу! свидетелей до седьмого колена! веришь?! и лес подожжём!
А секундант всё грустил и шампанское пил безо всякого удовольствия.
– Тоскливые вы все! – только и сказал. – Нету у вас никакого, понимаете, чувства… торопыги… чего тогда собирались вообще? а?! анекдот какой-то устроили… рассказать не о чем!
Так состоялась дуэль между принцем Анри Орлеанским и графом Виктором-Эммануилом Туринским, сыном бывшего испанского короля.
Секунданта звали Николай Степанович Леонтьев. Который был бывшим есаулом Кубанского казачьего войска и работал графом Абиссинской империи, кою вместе с товарищем своим, архимандритом Ефремом, чуть было не объявил нашей Новоэфиопией в 1894 году.
Хорошо подобранный друг при разборке – первое дело! Не подведёт!
Переговоры
Терпеть не могу подслушивать чужие телефонные переговоры.
Помню, ухаживал я за одной генеральской дочерью. И совершенно случайно вошёл в комнату, когда генерал-аншеф стоял навытяжку в трусах под сервизом «Мадонна» и отрывисто, на выдохе, бросал в телефонную трубку слова военного согласия и партийной преданности.
Сначала я подумал, что наконец-то началась война, и стал маршировать на месте. Потом подумал, что подслушиваю военную тайну и теперь меня ждёт морозный полустанок под Норильском: вот меня выволакивают из вонючей теплушки, вот я бреду под вой волков по тундре, жуя мёрзлую пайку, а вот я уже вхожу в дымный кубрик атомной подводной лодки, боцман с железными зубами, улыбаясь, поёт мне про морскую дружбу и протягивает кружку с дымящимся чифирём.
Когда я мысленно погибал, будучи отосланным в атомный реактор для протирки подтекающего кожуха, генерал внезапно сказал в телефон: «Целую, милая!» Тут я отогнал сладкие видения моих похорон на острове Новая Земля и понял, что теперь я совсем пропал и никогда уже не буду прежним. Потому как генеральшу я видел две минуты назад в бигуди на грядках, и милой она не была, помидорная фея.
Зачем люди в публичных, проветриваемых местах по полчаса насилуют мою психику своими телефонными переживаниями, охами, вскриками и слезьми?! И ведь не знаешь, что в этой ситуации делать.
То есть знаешь, конечно, но это и извращение, и статья.
И пока я всё это пишу, дама напротив в сто сороковой раз визжит в трубку: «Коля! Коля! Ты не знаешь же ничего!»
Может, подсесть к ней и с акцентом крикнуть ей в мобилу: «А вот тэперь, Коля, ты знаэшь всё, да!»?
Удачный настрой
Летел ночью увлекательно. Летел всю ночь, и всю ночь было увлекательно.
Для начала: дама у иллюминатора достала телефон и стала в него рассказывать, как при посадке в Цюрихе у их самолёта не вышло шасси.
Подобрался внутренне.
Дама продолжила: не вышло шасси, самолёт вырабатывал горючее.
Подобрался внешне.
Самолёт выработал горючее и пропахал носом полосу.
Сложил руки на груди.
Пропахал самолёт носом полосу, и стали люди из самолёта выходить, кто смог, конечно.
