К дому племянницы приехал в смятении чувств. С одной стороны рисовались картины жуткие. Вот я изящный и седой, бреду за катафалками, слепо водя перед собой руками в перстнях. Вот я поник на ограде с венком. Вот я с визгом уношусь от каждой аптечной витрины с нарисованными змеями. Жуткие картины с одной стороны рисовались.
С другой стороны рисовался Федюнин, который улыбчиво смотрел в окно авто. Перекосило его. С детского сада такая беда – улыбался-улыбался, молчал-молчал, а потом с рыком бросался на шкафчик с игрушками. Так Федюнин переживает волнение.
Вышли из авто. Гравий. Шуршит. Высоко поднимая ноги, подошел к багажнику, открыл багажник и достал из него всё потребное: мачете, резиновые сапоги, ружьё. Федюнин прихватил с собой из дома какой-то ухват, что ли. Личная жизнь Кеши таинственна и не вызывает желания уточнять подробности использования этого ухвата, что ли.
Переобулся в резиновые сапоги. С шортами смотрятся очень эффектно. Надел рукавицы. В рукавице мачете зажал. Федюнин потянулся за ружьём, но я молча отвёл его руку. Не время для случайной бойни. Ружьё стеснительно закинул за спину.
Двинулись к дому, заражённому змеёй. В логово змия. Первым отчего-то оказался я. А Федюнин с ухватом замыкал. Шуршало всё: гравий, листва деревьев, трава. Я умудрялся шуршать и ногами в чуть великоватых сапогах.
Федюнин попробовал начать ободряющую беседу:
– А как думаешь, это ведь уж обычный там?
– Наверняка! – ответил я убеждённо.
После этого замолчали.
Потом я вспомнил, что забыл в авто очень важное.
– Ты куда? – спросил Федюнин.
– Я должен вернуться и взять очень важное. А ты пока звони в ворота. Я подоспею.
– Это что такое важное ты забыл?! – параноик Кеша беспримесный, не верит другу.
– Такое! Очень важное! – ответил я после паузы с некоторой попыткой обойти Иннокентия Сергеевича.
– Вот какое?! Какое?! Какое ты там забыл вдруг?!
– Вот такое… Очень нужное!
Разговор шёл шёпотом. Под шорох гравия. Есть такой шепоток в жизни человека, который пугает всех до усрачки. Вот таким шёпотом разговор шёл. Змей становилось все больше. Мы и головами стали раскачивать, как два питона.
– Звони в ворота, Кеша!
– Сам звони! Они мне не откроют, они меня знают!
– В машине баллончик от собак с ультразвуком!
– Зачем?! Змеи глухие!
– А ультразвук чувствуют! Мы будем хреначить ультразвуком под диванами! Я буду направлять излучение, а ты своими вилами будешь вытаскивать гадину.
– А в доме собака! Ты о ней подумал?!
– Как ты мне эту собаку притащил, я сразу купил этот баллончик. Пусти к авто!
– Звони сам своим истеричкам! И дай ключи от тачки.
– Это с какой стати?! Ключи ему… Не хочешь безопасности – так пошли. Под святым Георгием… С твоим, глядь, копьём. Осенясь. Трупами, глядь, закидаем змеюку. Есть ведь прекрасное техническое средство, я продумал всё тщательно. Уль-тра-звук! Нет, ему надо хором ломиться. В штыки! Идиот ты, Иннокентий Сергеевич, давно хотел тебе сказать, кстати. Звони в ворота.
– Ты это… ты это вот прекращай! Надо было в зоопарк звонить, а не мне. В зоопарке твоего звонка давно ждут. Переглядываются, наверное. Где же наш Джон? Куда-то запропастился! – Тут Кеша очень удачно изобразил переглядывание в зоопарке, он артистичный. – А ты мне звонить стал. Не подумал, ишак, что я занят! И что планы у меня. Звони сам в ворота!
Доругиваясь все тем же шёпотом, стали звонить в ворота. Со стороны было красиво. Я в трусах, с мачете и в сапогах. Иннокентий с рогулиной наперевес. Таким людям открывают сразу. Таким людям Константинополь открывал ворота.
Жизнь – она как Сингапур: идёшь и ахаешь. Рубашка липнет к телу, волосы к голове. Случайно забредаешь куда-то, просто за угол поворачиваешь, и после яркого стекла, XXII века, рекламы, фантастики плывущих тротуаров видишь, как полуголый китайский дедушка с сигаретой в зубах в духоте тесаком рубит на какой-то колоде обезьяну ободранную. Часть нарубил, и бело-розовое лежит отдельно от зеленоватой шкуры. А над композицией тренькает надпись «Сanon», заливая все вокруг оранжевым.
Вот так и жизнь. Как Сингапур. Гигантская, неуёмная тяга человека к росту и звёздам сталкивается с гигантской и неуёмной энергией природы, ломающей травой и лианами цемент. Человеку в жизни приходится непросто. Сейчас ты в костюме и трейдер, а через два часа рубишь тесаком обезьяну. А сверху тёплый дождик.
Ещё утром был распорядительным начальником, хозяином и начитанным мудрецом, а щелкнули пальцами руки судьбы, и вот полуголый перелезаешь через забор, чтобы ловить змею.
Ворота ведь нам с Кешей не открыли. Поэтому полезли через забор. Я акробат известный, под именем Анатоль могу заворожить любой цирк.
А Иннокентий Сергеевич – слон. Ему бы бежать по саванне, возбуждённо преследуя и трубя в грозовое чёрное небо. Поэтому забор Федюнин сначала попробовал плечом. Потом безнадёжно посмотрел на стыки кирпичей ограды. Попробовал принудить меня к его подсаживанию. Потом стал подтягиваться. Потом повис на плоской вершине ограды, краснея свешенной бугристой башкой. Потом я его стал тянуть вниз, и удачно.
Встав на ноги, двинулись к дому.
– Тебя ведь змея кусала? – спросил глухо Кеша.
– Кусала, – ответил я, – кусала. В седьмом классе. Кавказский щитомордник.
– Ты ведь не умер? – взволнованно спросил Кеша.
– Не знаю, – честно ответил я.
На самом деле я остался жив. Просто ослеп на месяц и правую руку скрючило. Карьеру пианиста мне щитомордник оборвал. За время слепоты приучил себя к думанью, сопоставлениям и трезвому взгляду на обстоятельства.
В принципе, полезный гад этот щитомордник. Сделал для меня больше, чем вся средняя школа. Главное, карьеру пианиста оборвал. Где бы я сейчас околевал, под каким отсыревшим роялем? Кто бы меня сейчас брезгливо тыкал под ребро дирижерским лаковым ботинком? Кому бы я мычал с кафеля «парти-ту-ра»? Спасибо щитоморднику – направил на путь.
Дверь дома оказалась открытой – обошлись без нашего знаменитого сдвоенного таранного удара.
Змею подцепил веткой, отломанной у яблони. Библеист.
Чемодан
У каждого чемодана своя судьба.
Чемодан – сам по себе личность. Я знавал немало чемоданов с эпической судьбой. Я видел жизни чемоданов-героев, чемоданов-полубогов.
В чём секрет искусства древности? – часто спрашивает у меня пытливая пионерия семидесятых в очереди на протезирование. И я всякий раз, окидывая мысленным взором эпопеи некоторых знакомых чемоданов, уверенно говорю, что секрет этот – в универсальности и условности. Вот еле обтёсанный серый валун на холме с тираннозаврскими ручками на животе – он тебе и пограничный столб, и скифская баба, и мать сыра земля, и памятник, и символ неба, он еще и современных исследователей прокормит, если уж на то пошло.
